— Не могу.
— Эх, Павел, Павел… До чего нее мелкая, подлая у тебя душонка. Посмотри на себя. Ты предал Родину, свой народ. Ты продал свою совесть. Что же у тебя осталось?..
Павел молчал.
— Прикажи своим «орлам», пусть отведут меня обратно в погреб. Или передай в гестапо. Гадко мне глядеть на тебя. Дай мне хоть спокойно умереть.
— Нет, ты будешь жить. Если бы не любил, давно уничтожил бы. У меня рука твердая. Нужно было повесить Силыча — повесил и глазом не моргнул. Нужно было отправить Таньку Зотову в Германию на работу — отправил.
— Бедная Таня, — задумчиво произнесла Анка, качая головой: — Но она хоть взрослая. А вот как ты мог… — Анка проглотила слезы и сжала губы. Она помолчала и подняла на Павла горевшие гневом глаза. — Как ты мог… отправить к этим людоедам… гитлеровцам… ребенка?
— Какого? — удивился Павел. Он забыл, что велел полицаям говорить Анке, будто отправил Валю в Германию.
— Валю. Дочь мою… Пожелал, чтоб из нее сделали там культурную фрейлин?
— Ты что, бредишь, Анка? — Павел вскочил и нервно забегал по горнице. — Разве я мог разлучить тебя с Валей? Я ведь люблю тебя и Валю.
Анка, опираясь рукой о спинку стула и не сводя с Павла широко открытых глаз, едва слышно проговорила:
— Она тут?
— Тут.
— Это правда?
— Правда.
— Нет, ты хоть раз в жизни можешь сказать правду?
— Я говорю правду, и ты сейчас убедишься в этом. Хочешь видеть Валю?
— Где она? Кто смотрел за ней?
— Я поручил ее Акимовне. Сейчас она дома. В родном курене. Ждет тебя. Идем.
— Идем… Идем скорей… — но Анка и шага не сделала, грохнулась на стул… — Ничего… это пройдет… пройдет… Ноги что-то непослушными стали… Сейчас пойдем…
Павел вышел на крыльцо, крикнул полицаям:
— Запрягайте коней!
Когда он вернулся в горницу, Анка уже стояла. Павел сказал:
— Будешь жить в своем курене. Тебя никто не тронет. Убегать не думай. Все равно бежать некуда. Это одна глупость. Я буду изредка приходить, чтобы только взглянуть на тебя и дочь. Ничем не обижу.
— Валя не признает тебя за отца. Никогда.
— Пускай называет дядей. Не обижусь. Буду ждать, когда Валина мать поймет, что я люблю ее больше своей жизни, и поверит мне. Да, Анка, я буду тем доволен, что хоть изредка… — он смолк.
Вошел полицай.
— Пролетка у крыльца.
— Едем, — и Павел пошел следом за Анкой, помог ей сойти с крыльца.
Спустя несколько минут лошади остановились около Анкиного куреня. Павел хотел помочь Анке сойти с пролетки, но она оттолкнула его:
— Я сама. Сама… — Анка открыла калитку и неверными спотыкающимися шагами заторопилась к дому. Павел не отставал от нее.
Нетерпеливо толкнула дверь, окинула тревожным взглядом прихожую. Пол вымыт, на стенах ни пылинки, в печи с треском пылали дрова.
На столе грудой лежали продукты, хлеб.
— Где же Валя? — Анка схватилась за сердце, бессильно прислонилась к косяку. — И это твоя правда?
Павел не успел ответить.
Из другой комнаты вышел полицай. За ним выбежала Валя.
— Мама! Мамочка! — бросилась она к матери.
У Анки подломились ноги, она упала на колени, обняла дочь, целуя ее лицо, волосы, руки.
— Доченька… родная моя…
— Мамуля, а этот дядя, — указала девочка на полицая, — дал мне шоколадку и сказки рассказывал. Мамуля, он говорил, что у меня тоже будет папа.
— Рыбка моя золотая…
Павел кивнул головой через плечо, и полицай проворно шмыгнул за дверь.
— Ну вот, Анка, и моя правда… Горячая вода на печи, холодная в ведрах. Вон корыто. Помой дочку, сама искупайся, ужинай, пей чай и отдыхай, поправляйся. Ты тут полная хозяйка. Я мешать не буду. Покойной ночи, — он вышел и тихо притворил за собой дверь.
По дороге Павел заехал к Бирюку. Тот уже спал. Павел легонько постучал в окошко. Бирюк впустил его. Павел в потемках сунул ему пачку денег.
— Это тебе за Силыча. Помянешь грешную душу старика… Только что отвез Анку в ее курень. Задабривай Акимовну, она любит Анку, и Анка, конечно, будет с ней откровенной. Если она замыслит побег…
— Ясно, — перебил Бирюк.
— Действуй.
— А сколько тут? — Бирюк похлопал ладонью по деньгам.
— На твой век хватит. Мало будет, добавим, — и Павел шагнул через порог.
За его спиной загремел дверной засов.
Тимофея Белгородцева вызвали в контору, выдали ему документы, деньги, проездной билет до Мариуполя и пожелали счастливого пути.
— Значит, я вольный теперь казак? Могу ехать домой? — спросил Тимофей.