— Поворачивай оглобли, — сказал вислоухий. — При новом порядке милостыню просить не разрешается.
— О какой милостыни ты гутаришь?
— А что тебе надо тут?
— А чего ты здесь ищешь? Я в свой курень пришел.
— Что-о-о?
— В свой курень, говорю, пришел, — повторил Тимофей.
Вислоухий переглянулся с приятелем, и оба разразились неудержимым хохотом.
— Хозя-а-а-ин сыскался. Ох, уморил!..
— Чего зубоскалишь? А ну, отойди в сторону, — рассердился Тимофей.
— Да у тебя того… — полицай постучал согнутым пальцем по лбу… — не того?
— Ты мне брось эти дурацкие штучки. А то я тебе покажу и «того» и «не того». Пусти в курень.
— Ты, папаша, поскорее уноси ноги отсюда. Нагрянет атаман, не обрадуешься.
— Какой такой атаман?
— Обыкновенный. Он тут живет.
— Кто такой?
— Пойди в правление, узнаешь.
— А ты кто такой? — спросил другой полицай.
— Хозяин я этого куреня, вот кто!
Полицаи опять захохотали.
— Вот потеха!
— Да чего с ним возжаться. Спусти его вниз головой.
— Это меня-то? Хозяина? Да я вас, сукиных сынов… — Тимофей замахнулся тростью, но ударить не успел.
Полицай поймал его руку, зажал в своей медвежьей лапе, крутанул, дал пинка в спину, и Тимофей загремел по ступенькам, прижимая к груди трость и котомку. Полицаи сошли с крыльца, подхватили Тимофея, подвели к калитке и вытолкали на улицу.
— Еще раз сунешься покой наш нарушать, знай, за штаны на акации подвесим.
В груди у Тимофея что-то клокотало, в горле булькало и хрипело. Он не мог говорить. Гнев душил его, он захлебывался от ярости и злобы.
«Что же это такое, боже мой! При Советах голоса лишили… на край света упекли… имущества решили… И при „новом порядке“ в свой курень не моги взойтить. Ладно, я вам покажу порядки…»
Он оглянулся. На улице ни души. Хуторяне редко выходили за ворота, больше отсиживались по домам. Наконец Тимофей увидел мальчонку, спросил, где правление.
— Вон в том новом помещении, — показал мальчонка, — где был сельсовет.
Павел и лейтенант сидели в кабинете и составляли список очередной группы жителей для отправки в Германию. Перебирая в памяти хуторян, Павел называл фамилии, а лейтенант записывал. Первыми заносились в список те, кто, по доносу Бирюка, был недоволен «новым порядком».
— Сколько? — спросил Павел.
— Двадцать три, — ответил лейтенант.
— Пожалуй, больше некого записывать. Остались больные, калеки да старая рухлядь.
— Такой товар не имеет спроса на рынках великой Германии. Пока хватит этих. Шеф будет доволен. Ставлю точку.
В дверь постучали.
— Заходи! — крикнул Павел.
Вошел полицай.
— Какой-то старик хочет видеть атамана.
— А за каким чертом старику сюда понадобилось? Ну, да уж ладно, впусти.
У Тимофея зашевелились волосы на голове. Он узнал голос сына. «Неужели?» Хотел рвануться вперед, чтобы скорее убедиться своими глазами, действительно ли сын его там, за дверью? Но, как назло, ноги точно свинцом налились, и он никак не мог сдвинуть их с места. Полицай помог. Он толкнул его в спину, сказал:
— Давай, давай, чего жевалку открыл и губу свесил, старый мерин. Проходи, атаман ждет.
Тимофей вошел в кабинет, взглянул на сына и, если бы не трость, на которую он опирался, упал бы на пол.
— Пашка?..
— О-о, батя! — с удивлением произнес Павел. Он не выразил ни малейшего восторга, никаких порывов сыновней радости. — Вернулся домой, значит? Поздравляю.
Тимофей нахмурился.
— Домой, сказываешь?.. А кого впустил ты в мой курень?.. Головорезов?..
— Тише, батя, тише. Это мои верные помощники. Они такие же бывшие арестанты, как и ты…
— А кто предал меня советскому суду?
— Ты, батя, лучше не шуми.
— Отец? — спросил лейтенант. — Не буду мешать вашему любезному разговору, — и удалился.
Тимофей сел на стул и застучал тростью об пол.
— Нынче же очистить курень! Я не собака, чтоб у подворотни валяться.
— Русским тебе, батя, языком говорю, угомонись. А не то связать прикажу.
— Что-о? — побагровел Тимофей, срываясь со стула.
— А то. Про курень и думать забудь. Он мой. Советую по-хорошему, занимай флигель во дворе у меня. А не хочешь, на хуторе много новых куреней пустует. В любом поселяйся.
— Сукин сын… Да ить и флигель, и курень, и все подворье — мое кровное. Все мое! Как ты смеешь, щенок…