— Аспиды… Они же госпиталь могут накрыть… Вояки… раненых добивать!
Анка, перебиравшая в сумке медикаменты, не без удивления взглянула на обычно молчаливого Бирюка:
— А ты, однако, злой на них. Это хорошо…
— Анна Софроновна, разве с фашистами можно воевать без злости? Никакой пощады им, аспидам…
Моторы на «Темрюке» и «Керчи» работали с полной нагрузкой. Преодолевая сильное встречное течение бурной Кубани, суда упорно продвигались вперед. Над бескрайними кубанскими просторами стоял непрерывный орудийный гул. Там шли ожесточенные бои. Гитлеровцы, невзирая на огромные потери в живой силе и технике, опьяненные временными победами, рвались к Краснодару.
Кавун и Васильев склонились в кубрике над развернутой картой Краснодарского края. Суда как раз проходили хутор Соболевский.
— Як ты мозгуешь, Афанасьич? — спросил Кавун, бросая на карту карандаш.
— Впереди Троицкая, — Васильев повел пальцем по карте. — Мы можем и отсюда начать наш поход в предгорье. Но посмотри, какой однако, далекий путь!
— Шо же будемо робыть?
— Плыть пока это возможно. Водный путь намного сократит наш переход.
— Хай буде так! — согласился Кавун.
Вечером бросили якорь возле хутора Ольгинский-второй. С востока, со стороны Краснодара, доносилась орудийная канонада. Бирюка высадили на берег для разведки. Но в хуторе не было ни одной воинской части и сами жители находились в полном неведении.
С наступлением темноты орудийный гул смолк. Вокруг разлилась ничем не нарушаемая тишина. Отчетливо было слышно сонное бульканье воды у берега, легкий всплеск рыбы в камышовых зарослях. Извилистая, быстрая Кубань изобиловала водоворотами и отмелями, фарватера реки никто не знал, на бакенах не мерцали предостерегающие огоньки, и Кавун решил заночевать возле Ольгинского.
Анка лежала на палубе и смотрела на ярко горевшие в темном небе звезды. К ней подсел Бирюк, помолчав, спросил:
— Думаете, Анна Софроновна?
— Думаю, Харитон…
— По дочке, небось, скучаете?
— И по дочке, и по отцу, и по Евгенке…
— Понимаю и сочувствую, Анна Софроновна. Но ничего… после войны все мы свидимся, а вот Кострюков и Душин… — Бирюк вздохнул и продолжал: — Они-то уж не подымутся из могилы, никогда не увидят родного берега.
— Ох, никогда… Так жаль их. Сердце кровью обливается…
— Еще бы! Не чужие же… Свои люди.
— Да какие прекрасные, благородные люди!.. — Анка вздохнула. — А что нас ожидает впереди?..
— Победа, Софроновна, победа!
— Кого еще не досчитаемся?
Видя, что Анка стала дремать, Бирюк поднялся и тихо удалился.
Рано утром суда двинулись вверх по течению. Шли малым ходом, останавливались, прислушивались. Но вокруг царила непривычная, и потому тягостная, подозрительная тишина. Бирюка высаживали то на левый берег, то на правый, посылая в разведку, но в прибрежных хуторах и станицах ему говорили одно и то же:
— Проходили наши части, а куда они направляются — неизвестно. Спрашивать у военных нельзя. Все равно не скажут.
Вечером «Темрюк» и «Керчь» подходили к станице Елизаветинской. И вот тут, в ста метрах от станицы, Кавун, стоявший на баке «Темрюка», заметил в густых вербовых зарослях старого казака в коричневой смушковой кубанке. Старик энергично махал рукой, будто отгонял от себя назойливых мух.
— Лево руля! — тихо скомандовал Кавун. Судно подошло к берегу почти вплотную. — Заглушить мотор!
Старик снял шапку и одобрительно закивал головой. Двое кумураевских рыбаков спрыгнули на берег. С кормы и бака им бросили концы каната.
— Крепи!
Пришвартовалась к берегу и «Керчь». С бортов спустили трапы. На берег первым сошел Кавун. Тотчас к нему приблизился старик, заговорил приглушенным голосом:
— Гляжу: и обличьем и одеждой — свои. А куда плывете? Немцам в зубы?
— А де нимци? — спросил Кавун.
— В Краснодаре. Вчера наши оставили город.
— Правду говоришь, отец?
Старик строго посмотрел на Кавуна.
— Я русский человек… Мне семь с половиной десятков лет… Что же я… своим людям брехать стану?
— Не обижайся, отец, — мягко сказал Васильев. — Но откуда ты можешь знать, что наши оставили Краснодар? Пойми, мы не можем всякие слухи принимать за достоверность.