Партизаны шли гуськом, почти бесшумно. Перед походом амуниция, оружие — все было плотно пригнано и приторочено, чтобы в пути ничто не звякало и не тренькало. Курить было запрещено, разговаривали шепотом. Пулемет партизаны несли на носилках, устроенных из двух толстых и длинных палок и прутьев лозняка. Возле железнодорожной линии остановились. За насыпью проходила шоссейная дорога из Краснодара на станицу Крымскую и Новороссийск. Возвратившись из разведки, Бирюк доложил:
— Никакого движения. Тишина.
Переходили железную дорогу по три человека, а со сборного пункта двинулись повзводно. Впереди смутно вырисовывались очертания Кавказских гор. Месяц, опускаясь к горизонту, коснулся брюшком острия горного пика и, казалось, застыл на месте, будто зацепился за верхушку минарета. Наконец и он скрылся за пиком, и горные вершины погрузились во мрак.
Трудно пришлось раненому Юхиму в походе. Порой у него кружилась голова, он на мгновение останавливался, стиснув зубы. Но уже в следующую минуту, опираясь на Анкино плечо, упорно продолжал идти вперед.
— Крепкий ты, парень, молодец, — ободряла Юхима Анка, поддерживая его за талию. — Настоящий казак!
На рассвете отряд достиг первого склона, покрытого густым кустарником. За ним пошло разнолесье, дуб, осина, бук, ясень, дичка — яблоня и груша.
— Мы в районе горной полосы, — сказал Юхим. — Теперь можно и отдохнуть.
— Привал, — скомандовал Кавун.
Выставив часовых, усталые партизаны предались давно желанному, но чуткому, тревожному сну.
Анка расстелила на жесткой траве пальто, положила в изголовье санитарную сумку, сказала Юхиму:
— Вот тебе и постель. Ложись, отдыхай.
— А вы?
— За меня не беспокойся. Я здорова и на голой земле-матушке прикорну.
— Добрая у вас, сестрица, душа, — благодарно сказал Цыбуля.
Всходило солнце. Скрытые зарослями прибрежного кустарника, партизаны умывались холодной, бодрившей усталые тела горной водой. Юхим, смачивая марлю, вытирал ею лицо, прикладывал к глазам. Лоб у него был забинтован и по-настоящему умыться он не мог. Зато его товарищи пофыркивали от удовольствия, разбрасывая серебристые брызги ледяной воды.
— Шо за ричка? — спросил Кавун.
— Афипс, — ответил Юхим. — Впереди их много. Еще будут Шебш, Малый Чибий, Псекупс, Апчас, Пшиш, Пшеха, Курджипс, Белая. Хотите, я вас до Лабы доведу.
— А стоит ли так далеко забираться? — Васильев посмотрел на Кавуна, потом перевел взгляд на Юхима, стряхнул с пальцев капли воды.
— Хай тезка каже.
— Думаю, не стоит. Нам и тут работы хватит. А там есть кому бить фрицев. Хадыженцы, майкопчане, лабинцы — они зараз все ушли в партизаны.
— Добре. Тут останемось.
— Зачем тут, товарищ командир? — сказал Юхим. — Я знаю одно место, где можно хорошо укрыться и оттуда делать вылазки. Это западнее Горячего Ключа, между горными поселками Шабановское и Пятигорское.
— Шо ж, ходимте туды.
После завтрака отряд двинулся в поход. Шли гуськом по крутым тропам, растянувшись длинной цепочкой. Впереди Кавун, Бирюк, Анка и Юхим, за ними следовали Краснов и Васильев со своими взводами. Путь был короткий, не более двадцати пяти километров, но очень трудный. Чем дальше углублялся отряд в горный район, тем все больше замедлялось движение. Надо было преодолевать возвышенности, спускаться в глубокие ущелья, переходить бурные горные потоки, карабкаться по почти отвесным скалам, цепляясь за колючие ветки дикого кустарника.
Сумерки застигли отряд на полпути. На ночлег партизаны расположились на небольшой лужайке, похожей на пестрый ковер от множества горных цветов всевозможных оттенков. Неподалеку шумел, срываясь с кручи, вспененный Безепс, приток Шебша. Наскоро умылись, поужинали вяленой рыбой, припасенной еще в Кумушкином Раю, запили неприхотливый ужин прозрачной горной водой и легли спать. Где-то вдалеке изредка погромыхивали пушки.
— На горы лезут, — определил Юхим.
— Сорвутся, — сказала Анка. — Наши все равно сбросят их в пропасть. Не пропустят.
— А мы поможем Красной Армии.
— Непременно поможем. А пока спать…
Утром партизаны-рыбаки впервые увидели живописную панораму горной полосы. Всюду, куда ни кинь взгляд, сплошные массивы горного дубняка! Густые купы его, росшие на неровной холмистой местности, напоминали бугристые зеленые волны, уходившие к самому подножию Кавказского хребта. И бронзокосцам и кумураевцам эта живая картина напомнила родное волнующееся море, и не один из них, зачарованно глядя в синеющую даль, тяжело вздохнул.