И, подражая отцу, направился к дому спокойной, уверенной походкой.
Бабка неподвижно лежала на постели. В провалившихся глазах слабо теплился огонек угасающей жизни. Она вздохнула и с трудом выговорила:
— А… батька?.
— Упекли в тюрьму. А потом на дальний выгон его. Десятку заработал…
— Ах… ха…
— Чего же ахать. Сам захотел того.
— Испортился ты… нехристь. Лучше… помереть…
— Ну и сдыхай. Анку приведу.
Хлопнул дверью, вышел на крыльцо и, окинув глазами подворье, снова вздохнул:
«Хозяин!..»
Уходили последние грозовые дни. Небо хмурилось, тускнело. Над взморьем низко повисали мутные облака. Пробуждались буйные штормы, близилась обильная рыбой осенняя путина.
Баркасы на берегу. Рыбаки старательно скребут их, удаляя ракуший нарост, конопатят щели, заливают горячей смолой, готовясь к жаркой работе.
Панюхай бродит по комнате, осматривает все углы, заглядывает под кровать и скамейку, разводит руками, изредка бросая на Анку вороватые взгляды. Анка наблюдает за отцом и никак не может догадаться, что он так упорно ищет. Отвернув одеяло, она приподнимается.
— Лежи уж… Хворай… Куда ты?..
— Чего ищешь?
— Сапоги твои.
— Зачем?
— В море за тебя пойду, хворай…
Анка ловит его взгляд, но он отводит глаза в сторону.
— В чулане висят.
Панюхай принес сапоги, надел их, повязал платком голову.
— Хвороба-то твоя… всему хутору известна… Бабы ляскают, что на сносях ходишь… А ежели так, то выворот бы сделала, что ли?
— Какой?
— Из нутра. Как Евгенка…
Анка улыбнулась отцу, но улыбка была вымученная и только исказила осунувшееся лицо.
— Пущай ляскают. От простуды хвораю я…
Панюхай подозрительно посмотрел на дочь. «Знаю я ваши простуды», — подумал он, хитро прищурив глаз, а вслух сказал:
— Гляди, не осрамись… Всяко бывает…
— Ничего, отец. Не кручинься…
Панюхай вздохнул, покачал головой и, бросив через порог: «Зря», — пошел к морю.
Анка оделась и, ступая осторожно, словно боясь споткнуться, отправилась вслед за отцом.
Баркасы артельных один за другим сплывали на воду, а единоличники, готовые к отчалу, кружились на якорях. Только «Ворон» оставался еще на берегу. Павел сидел на борту, скручивал в пожилину пеньку и забивал ее тупым долотом в щели. Рядом курился смолой огромный котел. Рыбаки толпились вокруг, подгоняли Павла:
— Пора в море. Бросай!
Павел упирался:
— Вот починю «Ворона», тогда…
— Ребята без тебя управятся.
— Нет, законопатить надо. Когда сам, оно лучше. Хозяйский глаз острее…
— Ну, ты! — крикнул здоровенный рыбак, подтягивая спадавшие брюки. — Без атамана ходить мы не привычные. Загнал батька, веди сам теперь нас в море.
— Другого промеж себя поищите.
— Дурень. Атаманство по роду переходит. Сгинешь, нового выберем. А пока давай, на моем баркасе поедем. Ну, ты! — и, поддерживая одной рукой брюки, другой потянул Павла за ногу.
Рыбаки подхватили его, раскачали и подбросили повыше борта. Неудержимая тяга в море и оказываемая рыбаками честь соблазнили Павла. Отдышавшись, улыбнулся и, не раздумывая, махнул рукой:
— Ладно… Поведу…
Проходивший мимо Панюхай остановился:
— В поход идем?
— Выступаем.
— Одиночно или с ними? — он кивнул головой в сторону артельных.
— С атаманским сынком. А ты?.. — и на него уставились десятки любопытных глаз. — К артели примазался?..
— А так… на замен дочки… — Панюхай смутился. — Хворая она… Вот я на замен ее… на время… — и поспешно ушел.
Единоличники с нетерпением ждали команды атамана, но Павел медлил. Он стоял против Анки и смотрел куда-то поверх ее головы, натягивая на плечи сползавшую винцараду. Ждал, что скажет ему Анка, но она молча разглядывала медную пряжку на широком кушаке, плотно обхватившем Павла по бедрам. Сзади сердито ворчал рыбак, толкая Павла в спину…
— Ну, ты… Пора… Давай на баркас…
Он поддернул брюки, схватил Павла за руку и потянул к подчалку.
— Атаман… — послышался приглушенный смех.
Павел взглянул на Анку и быстро отвернулся. В ее холодных зеленых глазах таилась непримиримая враждебность. У Павла задрожали ноги, он с трудом перенес их в подчалок.
«Неужто издевается надо мной?..»
Рыбак оттолкнул подчалок, прыгнул на сиделку и взялся за весла. Взойдя на корму, Павел украдкой взглянул на берег, махнул шляпой, и баркасы устремились в море.
Кострюков посмотрел вслед, сказал: