— С весны волочите позорище… Со стороны посмотрит чужой человек — и его в постыдный жар бросит.
— Не морочь голову! К делу!
— К делу и клоню. Надо скинуть с себя срамоту эту. На передние позиции выходить и драться так, чтобы без урона, но с победой.
— А что же мы сложа руки сидим?
— По-ударному. По-ленински! — Сашка рассек рукой воздух. — Вот мы, комсомольцы, организовали бригаду. Друзья! Молодежь! Ведь мускулы играют! Вали в нашу бригаду! Эх, жигало те в бок! Давай! Нажме-о-о-ом, а? Эх, те-е!..
— Это как же, не подумавши — бултых в комсомол? — спросила одна из женщин.
— Да нет. В комсомол заявление пишут и принимают на собрании. Зовем в ударную бригаду. А там дело их. Видно будет. Может, кого и в комсомол примем.
— Я же о том и толкую, — сказал Зотов, подводя к сцене девушку. — А она противится.
— Эх, те… голубоглазая. Ну как? Согласна?
Девушка боязливо оглянулась. Зотов подтолкнул ее:
— Не бойся. Мать я уломал.
— Пишите, — засмущавшись, прошептала девушка.
Дубов поставил в ряд у стола девять человек, кивнул Сашке:
— Орлята на подбор. В ударную.
— По воле?
— Чего спрашивать? Не больные же? Пиши!
— Эх!.. Си-и-ила!..
Григорий подошел к Сашке, заглянул в список.
— Чего ты?
— Пометь меня в молодежную. Да скажи: сколько на «Зуйсе» будет работать?
— Двенадцать. А что?
— Отбери их, а остальных давай мне. Согласен?
— Записывай…
Григорий взял у Душина листочек бумаги, сел за стол и махнул подходившим с молодежью Евгенушке и Анке:
— Давай ко мне, девки! Тащи Павлушку. У меня и стар, и млад принимаются.
В молодежную бригаду, не считая Григория, записалось двадцать два человека. Павел не записался. На предложение Григория он ничего не ответил.
Сашка сел за пианино и заиграл «Марш Буденного», а Анка стояла возле и следила за его прыгающими по клавишам пальцами.
— Хорошо играешь, — она улыбнулась.
— Хочешь, научу?
— Хочу.
Павел вскочил с места и вышел.
После собрания Евгенушка ушла из клуба последней. Возле дома Урина столкнулась с Дубовым, хотела пройти мимо, но Дубов остановил ее:
— Погоди…
— Чего тебе?
Оба отвернулись.
— Ты прости меня… Виноват я…
— Я простила…
— Вот… работаем вместе. Тяжко на сердце… Ты молчишь, а мне сдается — злобу таишь на меня…
— Нет, нет, — она замотала головой. — Никакой злобы…
Дубов крепко сжал ее руку.
— Славный ты человек, Евгенка. Уважаю тебя. Вовек не забуду.
Хотел уйти, но она медлила.
— А любовь… потухла?
— Тебя нельзя не любить, Евгенка… Родная…
Евгенушка радостно засмеялась, притянула его к себе:
— Проводи меня до угла…
На улице Анка попрощалась с Сашкой и свернула ко двору Павла. Павел сидел на ступеньках крыльца, жевал цигарку, сердито сплевывал. Анка подошла, села рядом.
— Ты чем питаешься? Кто готовит тебе?
Павел выплюнул цигарку, свернул другую. Молчал.
— Может, кушать хочешь? Пойдем ко мне. Шорба хорошая есть. Да и дочка, гляди, старика измучила.
Павел молчал.
— Слышишь? Брось губы дуть.
— Ну! — Павел рванулся, встал.
— Не ершись.
— А чего вязнешь ко мне?
— Не вязну, а спрашиваю.
— О чем?
— Богатый улов был?
— Насмехаешься?
— Всерьез спрашиваю.
Павел криво улыбнулся.
— Ну… богатый.
— А все оттого, что коллективно и в согласии работали. Вот я и хочу знать: ты просился в артель потому, что коллективный труд пришелся тебе по нутру, или по другим каким причинам?..
Павел взбежал на крыльцо.
— Об этом у кобеля своего спроси. Меня не трогай.
— Ты с ума спятил…
— Брось путать! Знаю я! — он злорадно захохотал. — Как же, и на музыку, и на слова прыткий!.. На все руки мастер! Ма-а-астер!
— Скотина ты! — крикнула Анка; в глазах ее блеснули слезы.
— А ты шлюха! Шлюха! Вон с моего двора! И твоего ублюдка не признаю! Не мой он! Не мой! — и Павел хлопнул за собою дверью.
Анка обернулась. У калитки стоял Панюхай, неумело держа на руках ребенка.
— Эх, Анка… Зря ты… Зря…
Крепко прижимая к груди дочь, Анка торопливо шла улицей. За ней впритруску поспешал Панюхай, боязливо озираясь. Ему казалось, что все происшедшее между Анкой и Павлом известно уже в хуторе и что люди исподтишка наблюдают за ними из окон куреней. Возле своего двора Панюхай обогнал Анку, открыл ворота и торопливо направился в хижину. Переступив порог, облегченно вздохнул и грохнулся на скамейку.