— Эх-ма…
Анка положила ребенка на кровать, подошла к отцу.
— Не поддавайся кручине, отец. Загрызет.
Панюхай с укором посмотрел на нее.
— Заела… Срамота заела… И чего ты с ним связываешься, чебак не курица, а?
— Поговорить нужно было. Хотела знать, почему в артель хотел вступить.
— Зря… Воля его… К чему разговор тут?..
— А к тому, отец, что если только по любви ко мне, то грош ему цена.
Панюхай вышел в чулан и вернулся с винцарадой и сапогами.
— Положи харчей в сумку. Пора на берег.
— Шорбы похлебаешь? Разогрею.
— Давай.
Панюхай ел наспех, обжигаясь, то и дело бегал к ведру с водой. Заметив на лице Анки улыбку, опустил ложку, нахмурился. Выбрав из бороды крошки, встал.
— Ну?.. Так мало?
— Хватит. Все нутро обжег.
— А ты не спешил бы. Успеешь.
Анка убрала со стола, взяла дочь и пошла провожать отца. Навстречу им плыла разноголосая песня. Анка ускоряла шаги, торопила отца. Панюхай обиженно ворчал:
— Сама сказывала — успеешь, а теперь бурей прешь? — но от нее не отставал, волоча по песку винцараду.
В тесном кольце молодежи вертелся Сашка Сазонов. И когда он вскидывал головой и руками, ребята вразнобой подхватывали:
Сашка вдруг опускал руки, и голоса обрывались.
— Куда же ты тянешь? — сердился он на Зотова. — Тебе надо: «а-а-а», а ты: «у-у-у!»
— Учусь… Чего же тебе…
— Пора научиться. Лад песни легкий. А ты, Евгенка, тоже побрехиваешь. Голос у тебя звонкий, да неровный.
— Настроится. Дай срок.
— Верю. Ну, грянули! — и, притопывая ногой, Сашка взмахнул теперь уже шляпой. — Нажимай! Вот! Ладно! Ровно! Эх, те-е-е!..
Анка спустилась к ним. Бодрая мелодия песни взволновала ее. У нее запылало лицо, зашевелились губы.
— Уйди! Дитё разбудят… Ишь как горло дерут.
— Не мешай, отец! — и, улавливая мотив песни, она вполголоса, неуверенно стала подпевать.
Подчалки вернулись от баркасов за рыбаками. Кострюков подал знак Жукову, и тот скомандовал:
— Пора! По местам!
Песня смолкла. Анка подошла к Сашке, восторженно проговорила:
— Хор-рошо!
— Погоди, еще не такую запоем.
— Да и с этой хоть в бой иди. А то у нас не песни, а любовная тошнота одна. А вот это — песня!
— Для боя и готовим ее. А ты, старина, с нами? — обратился он к Панюхаю.
Кутаясь в винцараду, Панюхай тихо сказал:
— А с кем же мне? За дочку я… — и пошел к подчалку.
Возле Анки вырос Павел. Он скользнул по ней беглым взглядом, и к Сашке:
— Ну, ударники. Празднуете?
Сашка улыбнулся.
— От нас рыба не уйдет. Ребята! По местам! — и первый прыгнул в подчалок. — Эй, Дубов! Готово?
Из-за кормы «Зуйса» выглянул Дубов, стоя на подчалке.
— Осталось точку поставить!
— Лепи ее скорей!
Сашка взобрался на палубу «Зуйса», выждал, пока подняли паруса, махнул шляпой:
— Сплывай!
И когда «Зуйс» занес кормой, все стоявшие на берегу увидели горевшую красными буквами надпись:
«КОМСОМОЛЕЦ»
— Видали? — крикнул Сашка на берег. — Вот его настоящее имя! И носить его будет с честью! Эх, те-е-е! Жизнь ты наша буйная! Запевай, братва!
Над притихшим морем грянула песня.
Кострюков смотрел вслед уходившим в море баркасам, настораживал ухо. И когда ветер унес песню далеко в море, он вздохнул, улыбнулся.
— Вот ведь… Правду говорит парень: сили-и-ища!..
— Силы нам не занимать, — отозвался Жуков. — Надо только уметь раскачать ее, организовать. А Сашка парень — огонь!..
— На все молодец! — с восхищением произнесла Анка.
Жуков обернулся и шутливо погрозил ей.
Молодежь не спала. Поставив сети, ребята подвели баркасы к «Комсомольцу», бросили якоря и перебрались к Сашке разучивать песни. Они громко спорили, кричали, смеялись и снова принимались петь.
Под брезентом заворочался Панюхай. Он высунул голову, пожмурился на фонарь, зевнул, потянулся. Посидел в задумчивости, встал и, почесывая поясницу, подошел к корме.
— Ну, чебак не курица, не наокались? Поспать нельзя!
Отвернулся, еще зевнул, сказал в сторону:
— Бывалыча… заиграют песню… Эх-ма… Длинная да высокая… за тучи уходит. А потом спустится, в море окунется и опять до небес летит. Нынче же, ок да ак, без клешни рак… Тьфу! Спать ложились бы, что ли?
Он потоптался, покряхтел и щипнул Сашку.