— Что ты, деда? За девку меня принял? — засмеялся Сашка.
— Не шуми. — И на ухо ему: — Зачем девок накликал? Притулиться некуда…
— А ты с чердака…
— Булькотеть будет… Учуют, поганки.
— Нет, песней заглушу. Валяй.
Сашка затянул песню, все подхватили. Он рубил воздух рукой, тормошил товарищей, выкрикивал:
— Громче! Крепче! А ну, чтоб море всколыхнулось! Не жалей глоток!
И только что Сашка вошел в азарт, как его опять ущипнул Панюхай:
— Чего глотку рвешь? Потише бы.
— Уже?…
— Не к куме на беседу ходил, — и полез под брезент.
Голубоглазая девушка, завербованная Зотовым в ударную бригаду, каждый раз по окончании песни заливалась задорным смехом, повторяла:
— Чудно… Право, чудно.
— А что здесь чудного? — не выдержал Сашка.
— Как же, поем: «Мы — комсомол…», а какие же мы комсомольцы? Нам больше к лицу такие песни, как «Догорай, моя лучина» или «Пущай могила меня накажет». Право, чудно.
Сашка строго посмотрел на Зотова.
— Плохо работаешь, братец. Разъясни и внуши ей…
— Да я все зубы поломал об нее.
Сашка оттолкнул Зотова, подсел к девушке.
— Эта песня молодежная. Ее могут и должны все петь. И старикам, и детям на пользу.
— Да нет, если в комсомоле быть, тогда она подойдет, а то как-то чудно.
— Чего ж чудно? А ты тоже в комсомол… — посоветовал Сашка.
Девушка тронула Сашку за рукав, робко проговорила:
— А что, могла бы я выполнять какую-нибудь нагрузку?
— Могла бы. Хочешь, мы дадим тебе работу?
Она спросила шепотом:
— И в комсомол возьмете?
— Возьмем, если заслужишь.
— Танька! Чего на ухо шепчешь? Давай начистоту. Дело общее, — обидчиво бросил Зотов.
Девушка смутилась. Но овладев собою, сказала громко:
— А я думала — теперь же вступить можно.
— Дубов! — окликнул Сашка. — Слышишь? Ребята даже не знают порядка вступления в комсомол.
— Каюсь.
— Эх, те… — и к девушке: — Сразу нельзя. А почему тебе сейчас загорелось?.. Ну?
— Чтоб вернуться комсомолкой… А то… — она замялась, — родители не дозволят… Не пустят.
— Не бойся, — успокоил ее Зотов. — Когда в бригаду брал, уломал же их? Ну, и теперь на шелк обработаю. У тебя родные — золото. Только умей подойти к ним: Не бойся, помогу.
— Да ну тебя… — девушка смеясь потрепала его за волосы.
Один из парней свернул цигарку, придвинулся к Сашке.
— Дай-ка огонька.
Затянулся дымом, хитровато посмотрел на Дубова, кашлянул.
— Да-а. Мы вот сызмальства вместе. И на берегу и в море. В работе и на сходках. Все гуртом делаем. А как только сбор комсомольцев, мы за бортом. Двери на крючке, не войдешь.
— Ты к чему это? — спросил Зотов.
— А вот к тому же. Этот крючок за сердце цеплял нас. Обидно было. Мы хотели сорвать его. Собралось нас пять человек, сговорились. Решили к комсомолу прибиться, а как — не знали.
— Эх, жигало те…
— Терзаюсь, братцы… От стыда горю… — вполголоса произнес Дубов и надвинул на глаза шляпу.
Сашка объяснил порядок вступления в комсомол.
Парень подумал, встал и, бросив за борт цигарку, взмахнул шляпой.
— Ребята! Давно мы желание это имеем. Давайте так сделаем, чтоб все, кого носит на себе «Комсомолец», добились этого звания. Подадим заявление в комсомол.
— Чего ж!..
— Дело!..
— И дадим обещание: покрыть недодачу весеннего и летнего улова и перекрыть теперешний план. Верно?
— Порядок!
— Сашка! Пиши!
— Прежде Таньку! — вставил Зотов.
— А поможешь, если мать…
— Сказал же.
Сашка ощупал себя, пошлепал по карманам.
— Эх, жигало те… Куда запропастился?
— Чего ищешь?
— Блокнот.
Не прошло и десяти минут, как голубоглазая девушка отвела Зотова в сторону, заговорила тревожно. Зотов ловил ее руки, шутливо приговаривал:
— Не мажь, Танька. Не мажь.
— Нет, выпиши меня. Чего ж я одна? Никто из девок не записался.
— А вот ты и должна теперь обрабатывать их.
— Не желаю одна. Дома загрызут. Выпиши.
Под брезентом закряхтел Панюхай:
— В лес пойдешь, волк укусит. В море кинешься, акула, проглотит. В комсомол вступишь, родители загрызут. Да-а-а… Много вас покусанных валяется. Вон, от моей Анки ничего не осталось. Всю искусал. Эх, силов нету. Я бы вам, чебак не курица, заварил шорбу. В печенке засвербело бы…
Ребята засмеялась. Виновато улыбнувшись, девушка умолкла. Наговорившись досыта, молодежь решила было вздремнуть, но тут поднялся. Дубов, заявил: