— Думал, кто же это с Анкой пожаловал к нам? Уж не Андреич ли? Так и есть. Какие счастливые ветры занесли тебя к нам?.. — Он стиснул друга в объятиях, хлопнул по плечу ладонью, слегка оттолкнул от себя, с укором проговорил: — Чертушка ты эдакий… Хоть бы весточку прислал о себе…
— Ты же знаешь, Ваня… я не любитель заниматься писаниной.
— Знаю, знаю… Надолго?
— Собирается сегодня удирать, — опередила гостя Анка.
— Не отпустим! — тряхнул косматой головой Кострюков.
— Не отпустим, нет! — раздался за спиной Кострюкова глуховатый с хрипотцой голос Панюхая. — На прикол, как баркас у причала, поставим. Хватит по белу свету парусить. Ишь ты! Не успел прилететь, как уж сразу паруса распускает.
— Дело говоришь, Кузьмич, — обернулся Кострюков и крикнул:
— Юхим Тарасович! Юхим Тарасович!
В раскрытой двери появился рослый, плечистый, мужчина лет сорока пяти, смуглолицый, с могучей широкой грудью и двойным подбородком. На нем была вышитая холщовая рубаха, свободные, свисавшие на голенища юфтевых сапог суконные шаровары. Под густыми бровями поблескивали острые светло-серые глаза. На суровом волевом лице красовались длинные, тронутые сединой усы.
«Оселедец бы ему на макушку да люльку в зубы, и вылитый Тарас Бульба», — подумал Жуков, любуясь мощной фигурой Юхима Тарасовича.
— Вот он, Юхим Тарасович, организатор и первый председатель рыболовецкого колхоза на нашей Косе — двадцатипятитысячник Жуков.
— Чув про вас, товарищ Жуков, — пересыпая русские слова украинскими, сказал Юхим Тарасович, шагнул через порог и протянул Жукову широкую, как лопата, ладонь. — Директор МРС Кавун, — представился он гостю. — Юхим Тарасович Кавун.
— Андрей Андреевич Жуков…
— Здравствуй, Анка!
— Добрый день, Юхим Тарасович! — и маленькая с тонкими пальцами Анкина рука утонула в огромной, жесткой руке Кавуна.
— А шо ж мы туточки гуртуемось? — спохватился Кавун. — Це не дило. Ходимте ко мне в кабинет, — и указал на открытую дверь. — Будь ласка, прошу.
Панюхай лукаво подмигнул Жукову, шепнул ему на ухо:
— Ежели не на приколе, то на запоре будем держать тебя, Андреич, — и легонько подтолкнул его в спину: — Иди, иди, дорогой гостюшка. Начальство просит…
Уха получилась на славу — наваристая, благоухающая лавровым листом и черным перцем. Панюхай, прищелкивая языком, поглядывал на хозяйку умильными глазами, говорил:
— За одну тольки шорбу тебя, Акимовна, надо в молодом нашем парке памятником возвеличить.
— Ох и шутник же ты, Кузьмич! — смеялась довольная похвалой Акимовна, наливая по второй рюмке. — Угощайтесь, родимые, на здоровье.
— Нет, нет, я больше не буду, — отказался Жуков. — Вы же знаете, Акимовна, что я непьющий.
— Я тоже не могу, — и Анка прикрыла рюмку ладонью.
— Еще по маленькой, — радушно потчевала гостей Акимовна.
— Еще! — поддержал хозяйку Панюхай, захмелевший с первой рюмки. — Что ж ты, Андреич, чебак не курица, хозяйку, выходит, не уважаешь? Еще по одной рюмочке можно.
— Вот эту добавочку я бы не прочь, — сказал Жуков, вычерпывая ложкой из тарелки остатки ухи. — Уха приготовлена с настоящим рыбацким умением.
— Кушайте, кушайте! — подхватила из рук Жукова пустую тарелку Акимовна. — Шорбы хватит… А тебе, Анка, добавить?
— Спасибо, Акимовна, я сыта.
Жуков и Анка больше не прикоснулись к водке. Панюхай выпил вторую, третью рюмку, и у повеселевшего старика развязался язык.
— Эх, Акимовна, душа-человек… — раскачивался он на стуле. — Дай бог тебе хорошего жениха…
— Что ты, Кузьмич, господь с тобой! — отмахнулась хозяйка. — Мне уже шестой десяток. Кому такая невеста надобна.
— А ежели я сватов зашлю, арбуза не поднесешь? Ответствуй напрямик. При свидетелях…
— Отец, — с укором посмотрела на него Анка. — Все шутишь, а Андрей Андреевич бог весть что подумать может.
— Не встревай, дочка, в отцово дело, — петушился Панюхай. — Я всурьез оказываю…
Жуков поперхнулся и закашлялся. Панюхай уставился на него мутными глазами, обиженно пробормотал:
— И ты, дружок-приятель, надо мной надсмехаешься?
— Да нет, Кузьмич, — оправдывался Жуков. — Уха до того вкусная, что я чуть было язык не проглотил.
Панюхай нахмурился и замолчал. К нему подошла Акимовна, ласково сказала:
— Что же это ты, Кузьмич, взъершился? Сам шутки шуткуешь, а другим разве запретно? Ну, чего как индюк надулся? — и она налила ему еще водки. — Пей на здоровье…
— С чего ты взяла, Акимовна, что я дуюсь? Думу думаю…