У берега стояли на приколе два подчалка. Несколько поодаль от них, гремя якорной цепью, покачивался на волнах огромный баркас «Дельфин». Павел усмехнулся. Бирюк заметил его усмешку.
— Узнаешь свою птицу? — кивнул он в сторону «Дельфина».
— Пускай хоть сто названий дали бы ему… хоть всего размалевали бы надписями… все равно я узнал бы своего «Черного ворона». Э-эх!.. — вздохнул Павел. — Мало мне пришлось побегать на нем по волнам с ветром вперегонки.
— Зря ты его тогда, десять лет назад, ко дну не пустил. Теперь вот он колхозу служит.
— Откуда ты знаешь, — покосился на Бирюка Павел, — что я хотел ко дну его пустить?
— Мы, ребятишки, вот на этом месте стояли и все видели… Ты с топором на «Ворона» вскарабкался, а потом швырнул топор в море, на берег выбрался и убег… Как в воду канул…
— Анка не допустила, а то…
— И что она тебе сделала бы?
— У нее был револьвер…
— А разве в того стреляют, кого любят? Гайка, скажи, ослабла. Бабы испугался. Она и теперь по тебе, небось, сохнет. От всех женихов отворачивается.
— Что… — схватил его за руку Павел, — Анка не замужем?
— Нет, не замужем.
«Неужели ждала меня? — эта мысль огнем обожгла сердце Павла… — Неужели еще любит?»
Павел посмотрел на Бирюка подобревшими глазами, поднял с земли чемоданчик.
— Идем скорее, мой приезд обмоем. Тут у меня, — кивнул он на чемоданчик, — кое-что найдется.
Они остановились возле покосившейся, вросшей в землю хижины с маленькими подслеповатыми оконцами.
— Вот и мои хоромы, — без улыбки сказал Бирюк. — Прошу, — он толкнул ногой дверь, на которой не было ни ручки, ни цепочки для замка, шагнул через порог.
Павел вошел за Бирюком в прихожую, осмотрелся. Низкий потолок, земляной пол, заплеванный и усыпанный окурками. Покрытый газетой колченогий стол, две табуретки, на одной из которых — ведро с водой и алюминиевая кружка.
— Извини, дорогой гостюшка, у меня в прихожке беспорядок. Давай проходи в горницу.
В горенке стояла деревянная кровать, покрытая зеленым одеялом, дубовый стол, пара венских стульев, посудный шкаф с застекленной дверцей, у стены — длинная скамейка. На стенах выцветшие, засиженные мухами фотографии и аляповатая, базарного производства «живопись» с уродливыми пейзажами, замками и целующимися влюбленными парочками.
Павел покачал головой.
— Плохо ты живешь… Смотри, почти все хуторяне в новых светлых домах…
— Хватит мне и в хижине света!
— Все же мог бы лучше устроить свою жизнь.
Бирюк мрачно прогудел:
— А что мне, бобылю… Один как перст.
— Чем же ты занимаешься?
— Работаю в сельсовете. Секретарствую. Бумагу мараю.
— А Душин?
— Он теперь наш бронзокосский «наркомздрав». Медпунктом заведует. Кострюкова помнишь? Он замполитом на МРС…
— А кто же председателем сельсовета?
— Анна Софроновна Бегункова.
Павел извлекал из чемоданчика коньяк, колбасу, сыр, вареные яйца, булку и раскладывал все это на столе. При последних словах Бирюка он резко вскинул голову и в изумлении уставился на хозяина.
— Не ожидал? — ухмыльнулся Бирюк, и его колючие глаза под мохнатыми белесыми бровями засветились злорадным огоньком. — Да, братец, теперь она у нас на хуторе вроде атамана.
Павел с деланным безразличием пожал плечами и, скользнув взглядом по грязному полу, перевел разговор на другое:
— Ты думаешь когда-нибудь обзавестись семьей?
Бирюк горько усмехнулся.
— Кто же пойдет за калеку? Меня и по имени на хуторе не зовут… Бирюком кличут… С насмешкой… Я их, проклятых, всех ненавижу… Была бы моя воля — весь хутор на рее вздернул бы.
— Ты смелый, дьявол, — заметил Павел, раскупоривая бутылку коньяка. Держа между пальцами перочинный ножик, он ввинчивал штопор в пробку, но раскупорить не мог. То ли тонкий штопор не удерживался в туго всаженной пробке, то ли у Павла дрожали руки.
— Дай-ка сюда, — Бирюк взял у Павла бутылку, хлопнул донышком о ладонь, и пробка взлетела под потолок вместе с брызгами коньяка. — Вот так надо и души вышибать из них…
— Это как же понимать? — наливая в кружку коньяк, осторожно спросил Павел.
— Как твой разум дозволяет, так и понимай, — уклончиво ответил Бирюк, одним махом опорожняя кружку.
— А что с ногой у тебя?
— С кручи свалился, а там, внизу, ржавый якорь в песке торчал. Кость повредил. Шесть месяцев в гипсе пролежал. Вот по случаю инвалидности и в сельсовет пошел.
— Почему же ты не на работе?
— Ремонт в сельсовете. Нынче закончат.