Когда монотонный и жужжащий голос смолк, нам вдруг сказали, что теперь мы можем походить сами. Походить, посмотреть на картины, подумать.
- Наконец-то! Я уже думала, что это никогда не закончится! Это было ужасно скучно! – сказала я нарочно громко, чтобы все услышали.
Все услышали. По глазам даже было видно, что все не только услышали, но ещё и согласились. Но никто ничего не сказал. Только наша учительница снова
взглянула на меня взглядом полным злости.
- Ну, что? Пройдёмся? Насладимся искусством? – улыбнулся мне Дима, и мы пошли подальше от классной, которая продолжала внимательно следить за мной.
Учителя! Вы замечали в учителях то, что они хотят всю уникальность уничтожить? Как им не нравится, когда я говорю правду! Однажды в детстве я сказала на уроке математики, что никто в этом классе не любит этот предмет. Никто не любит математику. И меня наказали. А ведь я сказала правду. И меня наказывали всегда, когда я выкрикивала: «Всем плевать!» Хотя всем действительно было плевать. И на меня кричали, когда я говорила с важным видом: «Никому это не интересно». Меня всегда наказывали за правду. Удивительно, как я до сих пор осталась собой. Удивительно, как я до сих пор имею своё собственное мнение.
- Стой! Пойдёмте туда,- сказала я парнями, и указала на столпившихся в кучу одноклассников.
Мы тихо подошли и стали в том месте, где меньше всего было народу. О, я так и думала! Саманта сказала, что ей понравилась картина с сиреневыми цветами, и все тут же собрались в стадо, чтобы поддакивать ей.
- Очень красиво.
- И фон!
- А вы посмотрите на цвета! Так удачно подобрано!
Мне стало даже противно. Я же вижу, что картина посредственная. Таких тысячи! Ничего в ней нет уникального. А они все говорят о её красоте. Они просто хотят угодить Саманте. Ей всегда хотят угодить. Все. Не знаю почему. Она просто красивая. Ну, ещё она блондинка. Но Дима тоже ничего такой блондин, но за ним ведь всё не повторяют! Не нравится мне Саманта и никогда не нравилась.
Мы и в детстве с ней не ладили. Между нами буквально война была. Особенно из-за того, что я рассказала как-то Диме о том, что она влюблена в него. Именно! Она любила Диму когда-то. Но если уж не то пошло, то в начальной школе была целая любовная лихорадка. И вызвал её именно Дима. Но длилось это недолго. В детстве всегда вдруг появляется какая-то интересная фишка, которая быстро исчезает и сменяется чем-то новым. Вот так и с всеобщею любовью к Диме.
- Правда, красивая картина? – спросила вдруг у Макса Саманта.
Мне захотелось ей ответить, но я промолчала. О, я бы нашла, что ответить ей! Я всегда знаю, что ответить тем, кто мне не нравится.
- Разве? – спросил Макс безразлично.
«Молодец!» - радостно подумала я. А вот Саманта была задета его безразличием.
- Ты посмотри, как она хорошо написана! Её точно написал гений! – сказала она, поправив свои красиво завитые волосы.
Макс ухмыльнулся. И из-за одной этой ухмылки я поняла: сейчас он скажет что-то такое, за что мне захочется погладить его по голове.
- Глупец глупцу всегда внушает восхищение.
Цитата! Буало! Думаю, Саманта даже и не слышала о Буало. Но, вы смотрите, она разозлилась. Ответила Максу колкостью, а он никак не прореагировал.
- Ты это меня глупцом назвал? – спросила она злобно.
- Нет. Я говорил о современном искусстве в целом. Но, знаешь, когда человеку кажется, что все считают его глупым, обычно так оно и есть.
И он с холодным спокойствием развернулся и ушёл в противоположный конец зала. Если он не хочет говорить, он не будет. Это же Макс. Мы с Димой поспешили за ним.
Макс остановился у картины в серых тонах. Серой такой картины. И ужасно приятной. Я бы повесила её у себя в комнате.
- Вот это единственная картина, которая мне здесь нравится,- сказал он, даже не глядя на нас с Димой.
Он и так знал, что мы стоим у него за спиной. Он знал, что мы пойдём за ним. Он всегда и всё знает.
- Да, хорошая картина,- согласилась я. – А ты имеешь вкус.
- Я рисовал когда-то.
- Да? – я это слышала впервые.
- А почему раньше никогда не рассказывал? – это вмешался Дима.
- Зачем? Если бы я ещё хорошо рисовал, а так ведь дрянь одна выходила.
- Ничего не дрянь! Ты ведь всегда себя недооцениваешь! – вмешалась я.
- Недооцениваю? Может, недооцениваю. Но, запомни, Фаер, лучше недооценить, чем переоценить.
- Разве?
- Дурак считает себя очень умным, а мудрец видит себя дураком.
Я посмотрела на Макса вопросительно, а он пояснил.
- Шекспир.
- У меня нет причин не доверять Шекспиру,- я улыбнулась и сказала: – Давайте уйдём! Формально экскурсия закончилась, если экскурсовод замолчал. Мы имеем право уйти!
- Что же тебе здесь так не нравится? – спросил Дима.
- Я не люблю музеи. Настоящее искусство не в музеях нужно искать.
Мы улизнули.
Я шла по улице и рассказывала о том, как сильно мне не нравится современное искусство. И, как не странно, Макс вдруг принялся меня поддерживать. Я не разбираюсь в живописи, рисую я непонятно. В детстве моих нарисованных лошадей принимали за собак, а собак принимали за столы на очень высоких ножках. Я не разбираюсь в живописи. Но, в этом-то и вся прелесть! В этом ведь и заключается вся сладость того, что ты просто зритель. Ты можешь критиковать то, в чём совершенно не разбираешься. И именно этим я и занималась по дороге домой. Я избивала современную живопись. Избивала словесно, разумеется. И думаю, я избила её так, что срочно нужна реанимация.
Только вот Дима был не согласен. Он не был согласен со мной, едва ли не кричащей о том, что настоящие художники вымерли. Он не был согласен и с Максом, который говорил, что люди разучились ценить высокое искусство, поэтому им сейчас так легко навязать что-то безвкусное и дешёвое. Дима нас перебил и стал говорить с жаром о том, что ничего мы не понимаем. И он привёл всего лишь один факт, который всё-таки смог заставить меня замолчать.
Он говорил о том, что, когда Малевич нарисовал свой чёрный квадрат, многие тоже говорили о том, что это не искусство. Когда появился сюрреализм с его удивительными и нереальными образами, все тоже считали такие картины чудачеством и не больше. Ко всему новому нужно относиться со снисхождением. То, на что сегодня косо смотрят, завтра уже будет само собой разумеющимся.
И Дима говорил об этом так спокойно, что всё моё желание возмущаться и негодовать вдруг взяло и исчезло. Мне уже не хотелось клеветать то, чего я и не понимаю даже. К тому моменту, как моё воинственное настроение перестало быть воинственным, мы уже добрались до нашей улицы. Были выходные, хотелось ещё погулять. Я уловила подобное желание во взгляде Димы и поэтому сказала с важным видом:
- Я совсем не хочу уходить. Макс, у тебя есть кто-нибудь дома?
- Нет. Папа и младшие уехали сегодня утром. Только завтра вернутся,- он тут же уловил мой сияющий взгляд и вздохнул: - Отлично, мы идём ко мне.
Но я знала, что вообще-то он рад. Он тоже не хотел, чтобы мы разошлись. Ведь ещё был только полдень. Впереди столько времени!
Мы сидели в комнате у Макса. Он и Дима на кровати, а я на белом и мягком ковре.
С каким-то странным вниманием, я смотрела на свою руку, гладящую мягкий длинный ворс и сказала вдруг:
- Давайте порисуем.
- Ты серьёзно? – скептически улыбнулся Дима.
Наверное, в его понимание рисуют только маленькие дети.
- Да, я серьёзно. Мне скучно. И вам скучно.
- Ладно, давайте,- с какой-то едва уловимой радостью согласился Макс.
Он достал из стола листы бумаги, карандаши, и сказал:
- Я даже не помню, когда рисовал в последний раз.
- Я тоже! – я взяла белый, пока ещё пустой лист, и удобно утроилась на полу.
Мы принялись рисовать. Все молчали. У Димы постоянно что-то выходило не так, он начинал злиться, потом комкал бумагу и выбрасывал её в мусорную корзину. Это повторялась снова и снова. А потом он вдруг затих и принялся что-то увлечённо раскрашивать жёлтым карандашом. Он был очень увлечён, даже надул по-детски губы. Я смотрела на него долго, пока он не поднял голову и не спросил коротко: