- Ты не понимаешь. Эта ненависть убивает меня. Я не хочу жить без неё. Без неё моя жизнь теряет смысл. Я не хочу жить.
- Ты просто…
Что ж, я даже не нашёл, что мне на это ответить. Потерял форму. Раньше у меня таких проблем не было.
- Просто я люблю её!
И это «люблю» вместо «любил» сказало всё само за себя.
Дима взял со стола нож, поставил его остриём вниз и принялся вращать. И я вдруг вспомнил, как в первые дни я точно так же сидел. Правда, так просто сидел я не долго. Я всё-таки безрассудный подросток, поэтому в скором времени нож оказался над моим запястьем. Казалось, всё так просто. Одно движенье - и нет больше боли. Но что-то удерживало мою руку. Скорее всего, это был инстинкт самосохранения, но мне нравится думать, что эта была Фаер.
- Я бы легко мог убить себя,- вдруг глухо сказал Дима, глядя на блестящее лезвие ножа. – Просто вскрыться. И всё бы закончилось.
Я всматриваюсь в его лицо. Пытаюсь понять, серьёзно ли он это говорит. Я всматриваюсь в такое знакомое лицо, но ничего не понимаю. Я перестал его понимать. И мне сложно с этим смириться. Он блефует? Или нет? Я не понимаю.
- Прекрати, мы оба знаем, что ты этого не сделаешь.
Он резко поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Его взгляд, похож на взгляд загнанного зверя. Злость, ярость, печаль и много, очень много боли. Теперь я не могу ему не верить.
- Пить. Я хочу пить,- говорит он ровным и холодным голосом. – Налей мне воды, пожалуйста.
Я послушно встаю и иду взять стакан из шкафчика. А потом сзади раздаётся резкий звук. Я оборачиваюсь, а Димы уже нет в комнате. И ножа на столе тоже нет.
Чёрт возьми, что я за идиот! Как я мог ему поверить! Чёрт!
Я выбегаю из кухни. Но поздно. Он уже заперся в ванной. Я колочу в дверь.
- Дима! Открой! Давай поговорим!
Молчание.
- Дима, открой, кому говорю! Я вышибу дверь!
Сердце безумно колотится. Руки мокрые и холодные. Я не знаю, что делать.
- Дима! – кричу я, и давлю посильнее на ручку.
Так, вдох-выдох. Возьми себя в руки, придурок. Не паникуй. Нужно что-то делать. Что? Внимательно смотрю на дверь. Ага! Тут есть стеклянные вставки. Если их выбить, то можно попытаться открыть дверь изнутри. Я делаю это молниеносно: теперь мне дорога каждая секунда.
Влетаю в ванную и тут же, поскользнувшись, падаю, больно ударяя локоть. Вся рука в крови. Чёрт, я поскользнулся на лужи крови! Мне становится плохо. Дима без сознания. Обе его руки в красном. Одна кровоточит сильнее. Там аккуратный вертикальный порез. Видна вена. Другая рука порезана грубо. Наверное, он тогда потерял сознание.
Я хватаю полотенце, пытаюсь пережать кровь. А она не останавливается. Плитка пола медленно из голубой превращается в вишнёвую. Пульсирующими движениями из его левой руки вытекает кровь.
Дальше всё как в тумане. Я помню этот туман. Он застилал мои глаза в тот день, когда не стало Фаер. Я не переживу, если с Димой что-нибудь случится. Я не смогу пережить смерть друга дважды. Но нет, Дима не умрёт. Он не может. Дважды я не понесу такую утрату. Дважды молния не попадает в одно и то же дерево.
Вот только смерть не молния, а я не дерево.
Как-то я смог позвонить в скорую. Минуты казались мне часами. Туман, застилающий мне глаза, не исчезал. Только, когда я оказался в больнице, и меня передали маме Фаер, я немного успокоился. Правда, мы недолго были в кабинете вместе. Она дала мне выпить чего-то, а потом ушла.
Я сидел на кушетке, обхватив голову руками. Когда-то летом, Дима, Фаер и я, сидели в этом кабинете вместе и хохотали на всю клинику. Её мама потом нас ещё, как маленьких, ругала за это. А что теперь? Фаер больше нет, что будет с Димой мне неизвестно. И теперь я сижу в этом кабинете совсем один.
Не знаю, сколько времени прошло, но когда вернулась мама Фаер, и я убрал руки от головы, за окном уже потемнело.
- Ты как? – спросила она у меня.
Я вскочил с кушетки.
- Как Дима?
- Жив. Быстро поправится, он молодой. Не переживай так. Боже, какой ты бледный,- я не сводил с неё глаз, поэтому она сказала ещё раз. – Не волнуйся. Дима жив. Всё с ним в порядке.
- Ни черта с ним не в порядке! Он хотел убить себя, а вы говорить «в порядке»! Где он? Я могу его видеть?
Она попыталась мне улыбнуться.
- Извини, но нет. Мы и его родителей-то пустили в палату совсем ненадолго.
- Я должен его видеть. Если и он тоже…
Я не договорил. Солёный ком застрял у меня в горле.
- Пойдём,- мама Фаер взяла меня за локоть, и мы вышли из кабинета.
Пока мы шли, все, кто были в коридоре, оборачивались на нас. Неужели они всё знают? Знают про Фаер, про Диму? Мой усталый мозг никак не мог сообразить, что моя одежда почти вся в крови. Так что в том, что на нас так пялились, не было ничего странного.
Всю дорогу её мама что-то мне говорила. О том, что она позвонила моему отцу, чтобы уладить всё насчёт Димы. Она говорила о том, что подвезёт меня домой. Всю дорогу она говорила о чём угодно, только не о состоянии Димы.
Я сразу даже немного разозлился. Это кощунство говорить о чём-то постороннем, когда мой друг только что был на грани жизни и смерти. Но потом я понял. Она просто волновалась, волновалась не меньше меня. Когда Фаер волновалась, она тоже начинала много говорить. Это её успокаивало.
И мне стало стыдно, что я злился сейчас. Её поведение, может, кажется неподходящим для ситуации, но это если довериться одним только ушам. А так делать нельзя. Не доверяйте ушам – они нередко врут. Не верьте глазам – они часто обманывают. И сердцу не верьте – оно слишком наивное. Даже мозгу нельзя доверять – он анализирует, но ничего не чувствует. По отдельности ничему нельзя доверять. Только всё вместе способно показать реальную картину. Но кто об этом думает? Поэтому так много непонимания и вранья. Всё в мире основано на лжи.
- Ты здесь под мою ответственность,- мы остановились у белой двери. – Я зайду за тобой минут через двадцать.
Она ушла, а я стоял перед дверью, и мне страшно было её открыть. Делаю глубокий вдох и вхожу.
Типичная палата. Дима лежит тут один. Я подхожу к кровати и сажусь рядом на такую же кушетку, какая была в кабинете у мамы Фаер. Внимательно смотрю на Диму, а потом дотрагиваюсь до его щеки. И я чувствую себя безумно счастливым. Впервые за очень долгое время я улыбнулся. Я счастлив, что одеяло, на его груди, едва заметно приподнимается. Я счастлив, что он дышит, я счастлив, что он здесь, рядом со мной, я счастлив, что его кожа тёплая. Я счастлив, что он есть.
Теперь я понимаю, чувствую нутром, насколько он важен для меня. Почему я не осознавал этого так ярко раньше? Наверное, человеческое проклятье в том, что мы понимаем всё слишком поздно. Не бережём здоровье, пока оно есть. Не отрываемся в молодости, пока молоды. Не пользуемся возможностями. И что хуже всего, мы начинаем ценить своих близких, только когда грозит опасность их потерять.
Дима такой бледный. Меня пугает его бледность. Теперь он кажется совсем беззащитным и слабым. Я знаю, что он жив, знаю, что он поправится, но мне всё равно страшно. Он мог умереть. И сейчас, вообщем-то, тоже может. Чёрт. Мысль о том, что я когда-нибудь потеряю всех своих друзей, не даёт мне покоя. Эта мысль меня ослепила. Это словно узнать, что завтра солнце не взойдёт. Это как узнать, что деревья весной на этот раз цвести не станут. Это ужасно.
Я вдруг замечаю, что моя рука тоже перевязана. Даже не помню, кто и когда её перевязывал. Наверное, я порезался, когда выбивал стекло в двери.
Откидываюсь на спинку кушетки. Закрываю глаза. Как же я устал. Почему всё не может быть как раньше? Так, как когда была Фаер. Тогда я был счастлив. Я был счастлив, но не понимал этого. Почему всё прошло?
Проснулся я у себя в комнате. Почему-то на полу. Сажусь по-турецки. Зеваю, потянувшись, а на меня вдруг сверху падает одеяло. А потом кто-то садится рядом.
Я делаю глубокий вдох. Пахнет небом, свободой, вольнодумством и независимостью. Пахнет Анной Фаер.