- И хорошо. Правительство в любом случае погасит любые девиации.
- Можно пойти против правительства!
- Есть что-то гораздо серьёзнее правительства. Есть что-то, против чего даже противиться нельзя. А я это отторгаю и не могу принять. Внутри меня война.
И тут я швырнула пустую бутылку из-под вина в стену.
- Нет! Не могу этого принять! Я всегда мечтала о новом лучшем мире! А ты уничтожил надежды! Я благодарна, мои глаза теперь открыты, но что мне делать дальше? Это было желание всей моей жизни! А теперь оно пропало!
Мне стало ужасно плохо. Без грандиозных планов и глупых желаний, которым не суждено сбыться, в душе становится пусто.
- Что-то ты не кажешься больше счастливой,- криво улыбнулся мне Алекс.
- Потому что я несчастна! Я тоже несчастна! Идеально подхожу для вашего с Максом клуба!
Я спрятала лицо в колени. Мне стало тяжело дышать от подступивших эмоций.
- Ну, я тебе открылся, теперь твоя очередь. Что тебя волнует? - дотронулся до моего плеча Алекс.
- Я боюсь умереть,- медленно стала говорить я. – То есть, сам процесс меня не пугает. Все умирают, все умирали. Это нормально. Смерть не должна быть страшнее рождения. Мне ведь, наверное, не было страшно родиться. Значит, умирать тоже не будет страшно. Но мне страшно, что обо мне забудут. Мне страшно прожить жизнь впустую. Второй попытки у меня не будет, поэтому я не могу не воспользоваться этой. Наверное, из-за этого я постоянно стараюсь быть чем-то занятой. Я ничего не делала миллиарды лет до моего рождения, и я не буду ничего делать миллиарды лет после моей смерти. Поэтому пока я здесь, я должна что-то изменить. Должна оставить свой след.
Смысл жизни, по-моему, в том, чтобы жить вечно. Столько людей прожили серые жизни и исчезли в веках. О них сейчас никто даже не помнит. Их будто бы никогда и не было. Но я же есть. И я хочу, чтобы в будущем все знали, что я была. Мне уже не будет никакой разницы, но я просто не могу не тешить своё себялюбие. Мне легче было бы распрощаться с жизнью, понимая, что в умах будущих поколений будет жить память обо мне. Это как мы сейчас помним обо всех великих людях древности. Мне это не нравится, я завидую. Есть люди, которые уже давно умерли, но они всё равно живее нас с тобой.
Я посмотрела на Алекса. Он слушал очень внимательно. Мне даже показалось, что он старается прочувствовать то, что чувствую я. И мне стало непонятно, как он мог чувствовать безразличие к тому человеку, который на его глазах сбросился с крыши.
- Продолжай,- сказал Алекс, когда я замолчала.
- Всё, чего я хочу, - это сделать что-нибудь хорошее, чтобы память обо мне ну умерла никогда.
- Что-нибудь хорошее? А ты не задумывалась над тем, что лучше сделать что-нибудь плохое?
Он улыбнулся, закусив губу, и стал на меня странно смотреть.
- Задумывалась,- призналась я. – Конечно же, это проще. Проще прийти в школу и перестрелять там всех. Тогда я стану известной. Проще сделать что-нибудь жуткое и ужасное. Это легко, убить кого-то с особой жестокостью, оставить загадочную кровавую надпись на стене и застрелиться под ней самой. Такое запомнят. Или ещё можно прийти в детский сад и перестрелять там всех. Можно поселиться в многоэтажном доме, войти в доверие ко всем соседям, а одной ночью перерезать их всех. Это не так уж и сложно сделать. А слава будет обеспечена. Злодеев помнят.
Я вдруг запнулась и поняла, в каком свете себя выставила. Но Алекса, кажется, я ничуть не смутила. Он улыбался так, словно слушал симфонию Бетховена или сонату Моцарта, а не мои слова об убийстве ради славы.
- Но для меня это запасной вариант,- стала оправдываться я. - Не хочу, чтобы обо мне помнили так, как сейчас помнят о Гитлере.
Алекс ничего не ответил, но его улыбка стала ещё более странной.
- Что? – спросила я коротко.
- Во первых, очень банальный пример. А во вторых, очень неудачный.
- Разве?
- Да,- уверено сказал он. – Вся суть в том, что обществу всегда нужен козёл отпущения. После Второй мировой войны им стал Гитлер. Конечно, все стали обвинять его. Он злодей. А про миллионную свиту в лице простых людей, которые поддерживали его фашистские идеи, все почему-то умалчивают. А рассказать почему? Потому что, если учитывать и всех этих людей, то просто некому будет осуждать. Всем придётся осуждать самих себя. Вот поэтому всегда осуждают одних только лидеров. Вот только до этого все поддерживали их и не останавливали.
- Фашистским лидером мне не стать. Но я бы могла. Я настолько отчаянно хочу быть известной. Я на всё готова. Лучше меня будут осуждать и ненавидеть, чем игнорировать и не замечать. Но всё-таки в идеале я хочу, чтобы все меня любили и почитали.
- Попридержи своё эго. Оно такое огромное, что сейчас крышу моего дома пробьёт.
- Это не эго.
- А что это, по-твоему?
- Стремление сделать что-нибудь полезное для человечества.
- Стремление стать известной,- хмыкнул он.
- Нет. Это стремление к новому миру, где все были бы счастливы. Но я как-то странно чувствую себя, после нашего разговора. Ты словно последние надежды уничтожил. Я ведь на самом деле планировала изменить мир. Я рассчитывала, что это возможно. А ты мне открыл глаза на нашу беспомощность. Мне сейчас стало так пусто, так грустно. Мне плохо,- тихо стала ныть я.
- Большая часть огорчений исчезнет, как только ты перестанешь строить планы и на что-то рассчитывать. Слышала? Никогда не на что не рассчитывай.
Я грустно на него посмотрела.
- Нет, мне совсем не жаль, что я сломал все твои взгляды,- сказал он, защищаясь от моего обвиняющего взгляда. – Я должен был это сделать. Если бы не я, ты бы так и надеялась наивно на то, чего никогда не будет. Тому, что расстроило тебя сегодня, завтра ты можешь быть благодарна. Поэтому повторяю, никогда не на что не рассчитывай. Особенно на что-то масштабное и грандиозное.
- Но что-то масштабное и грандиозное – это моя мечта.
– Мне не нравится твоя мечта.
- Моя мечта – это твоя мечта тоже. Ты тоже мечтаешь о новом лучшем мире.
- Да. Но иногда мне эта мечта не нравится. Потому что бывают моменты прозрения или наоборот, когда я понимаю, что люди этого не заслужили. Более того им это даже не нужно. Посмотри: они могут быть счастливыми, не имея ни капли свободы. Они верят, что правительство, ты только подумай, заботится о них! Если оно и заботится, то так, как фермер заботится о скоте, который уйдёт на мясо. Ведь власти к нам так пренебрежительно относятся. Нами, к сожалению, правят те, кто чертовски высоко ценит свою жизнь и совсем недооценивает жизни простых людей.
И тут Алекса бросило в дрожь.
- Ненавижу! – ударил он кулаком по плитке ванной. – Я ненавижу мразей, которые сидят в дорогих костюмах у себя в кабинетах и едят изысканные блюда. Я просто не понимаю, как они не давятся, осознавая, что все остальные едва сводят концы с концами!
Странно слышать это от такого мажора, как он.
- Но ты-то уж точно сводишь,- зачем-то грубо заметила я.
- И ненавижу это. Ненавижу все эти деньги. Да ведь они и не мои. Это состояние отца. Я здесь не при чём.
- А кто твой отец? Чем он занимается?
Алекс ухмыльнулся.
- При помощи раскалённого утюга и очень большого желания в девяностых можно было сколотить целое состояние. Этим он и занимался.
Мы замолчали. Но это было не такое молчание, которое наступает иногда, когда рядом со мной Дима и Макс. Это было неловкое молчание. Очень неловкое. Мы раскрыли друг другу все свои карты, открыли души. И теперь мы сидели друг перед другом словно голые и не знали, что же ещё можно сказать. Всё, что для нас важно, мы уже рассказали. У меня в голове была пустота. Не одной мысли. Я терпеть этого не могу. Просто сидишь и даже не думаешь не о чём. Ужасно! Эта ведь трата жизни впустую! Нужно что-то делать. Не хочу тратить впустую не секунды!
Я стала оглядывать по сторонам и увидела на полке в ванной губную гармошку. Я очень люблю музыку, хоть у меня и нет никакого музыкального слуха.
- Ты играешь на гармонике? – спросила я, обрадовавшись новой теме для разговора.