Пан Станислав слонялся без дела. В Польше от него требовалось искусство дипломата, чтобы уговаривать хорошо зарабатывающих музыкантов отправиться из столицы в провинцию, организовывать концерты на лучших площадках. Впрочем, администраторы филармоний и так имели все основания надеяться получить от выступлений Анны хорошие доходы, поэтому они предоставляли в ее распоряжение лучшее, что имели. Здесь же, в Москве, какая-то огромная волна вырвала подопечную из его рук. Он "потерял управление" и теперь с недовольным лицом сопровождал Анну на концерты и с концертов, на "Мелодию" (там он сидел, приткнувшись в уголке).
Пан Станислав оживлялся только во время беспрестанных атак на Анну журналистов. По просьбе певицы он всячески "оберегал" ее от интервью, бесед, пресс-конференций. Вообще Анна не жаловала журналистов, точнее, не любила отвечать на вопросы. Она справедливо считала, что лучшее интервью - это работа, песня, которая говорит сама за себя. Что же касается Станислава, то перепалки с журналистами стали для него отдушиной среди безделья. К тому же импресарио без конца обижался на Анну за то, что она отказывалась присутствовать на банкетах, приемах, обедах в ее честь. Приглашения сыпались как из рога изобилия. Но она их неизменно отклоняла. Она трезво отдавала себе отчет в том, что ее физических сил едва хватает на выступление в концерте и на работу над новыми песнями. А это в ее жизни было самым важным и необходимым. Она ехала на студию грамзаписи "Мелодия", часами могла сидеть у пульта, внимательно наблюдая за тем, как настраивается оркестр, слушая, как звучат скрипки, трубы, ударные. В эти часы певица жила в мире, где властвует, рождается и звучит музыка, где люди объясняются между собой не на привычном языке, а музыкальными фразами.
По радио передали "Надежду", и Анна начала получать в концертах большое количество записок с просьбой спеть эту песню. За короткий срок она отрепетировала "Надежду" со своим ансамблем и теперь, к огромной радости зрителей, исполняла ее под конец программы,
Когда они поехали по стране, пана Станислава стали буквально разрывать на части администраторы филармоний. Они предлагали по пять, шесть концертов в день с короткой программой. При этом назывались такие цифры, что у Станислава начинала кружиться голова. Он приходил к Анне кроткий как овечка, сладкий как мед, извивался, льстил, нежно уговаривал принять предложения. Потом терял терпение, истерично бил себя в грудь, угрожал, но всякий раз уходил ни с чем, столкнувшись с железной волей певицы и актрисы, пожалуй, больше всего уважавшей ту самую публику, перед которой ее призывали выступить и обмануть ожидания которой она не могла. Петь в полную силу она была в состоянии, давая лишь один концерт в день.
В поездке Анна почувствовала себя совсем плохо: нестерпимо болели руки и ноги, голова теперь уже постоянно была как будто скована железным обручем. Каждое выступление казалось последним. Выйти на сцену еще и завтра? У нее просто не хватит сил! Вероятно, придется отменить гастроли... Никто вокруг ее не понимал и не жалел. Качалина с Борей остались в Москве. Станислав ходил злой и раздраженный. Анну жалели случайные знакомые - поклонники, неизвестно каким чудом пробившиеся к ней, уборщицы в гостиницах, дежурные на этажах... Они читали в газетах, слышали по радио о катастрофе на дороге в Италии, видели Анну вблизи, уставшую, с измученными, больными глазами...
А Станислав и музыканты? Они видели Анну на сцене - веселую, вроде бы вполне здоровую, полную энергии, улыбающуюся, готовую петь на бис, неохотно оставляющую сцену для танцевального номера и Анджея Домбровского, И почти никто не отдавал себе отчета, что на сцене - мужественный человек, великая певица, только на время концерта забывающая болезни и страдания. Разрыв со Станиславом стал неизбежен. Анна прекрасно это понимала. И в душе жалела об этом. Как импресарио его можно было понять. Формально он заботился о ее заработке и благополучии, это ведь его профессия, и в этом смысле он безупречен, но как человек...
xxx
Какой мерой можно измерить искреннюю любовь тысяч зрителей к ней, Анне Герман, - певице, которая преданно служит искусству, отдавая всю себя без остатка, черпая в этой любви новые силы? Если кто-нибудь просто спросил бы ее: "Как дела, Анна, ты счастлива?" - она, пожалуй, ответила бы, что счастлива. Потому что то, к чему она стремилась все эти долгие, вычеркнутые из жизни пять лет, вернулось, и она по-прежнему в форме, любима и желанна, поет и будет петь, пока бьется сердце...
Анна вернулась в Москву измученная. Наверное, такое длительное, почти двухмесячное турне было бы не по силам и здоровому человеку - переезды, перемены климата, огромное эмоциональное напряжение, На аэродроме ее уже встречал редактор с телевидения.
Надо снять для "Голубого огонька" "Надежду".
- Может быть, в другой раз? - просит Анна. - Поверьте, я просто не в состоянии двигаться.
- Пожалуйста, Анна, ответьте на просьбу миллионов! "Надежда" - самая популярная у нас песня, и зрители хотят видеть вас на экране.
- Ну, хорошо, - соглашается она. - Я буду петь со своим ансамблем "живьем".
- Что вы, что вы! - машет руками редактор. - Наша студия просто не приспособлена для этого! Существует ведь превосходная фонограмма...
Как Анна не любит телевидение из-за этих вечных фонограмм, из-за неприспособленности современных студий для честного искусства. Фонограмма убеждена Анна - это всегда обман, даже если она, как говорит редактор, и превосходна. Ничто не заменит живого исполнения и естественного общения, даже если технически оно будет выполнено хуже. Но что тут поделаешь? фонограмма так фонограмма...
Прощальный ужин у Качалиной. Людмила Ивановна, Боря, еще несколько друзей. Можно расслабиться. Выпить глоток шампанского, первый глоток вина за много лет. Слегка кружится голова, но мыслям легко. Как здорово, что вот на земле есть такие люди - искренние, верные, бессребреники. Наверное, им тоже приходится в жизни нелегко. Но они умеют по-настоящему радоваться, дружить, сочувствовать, отвергать. Они вне постоянной погони за материальными благами, которые в состоянии дать современная цивилизация. И трудно сказать, кто где приобретает, а где теряет. Вернее, сказать можно. И сейчас Анне было просто очень хорошо.
- Ну, Анечка, приеду сейчас в Польшу, - говорила Анна своей тезке, лягу в кровать и буду отсыпаться, никакими калачами меня из кровати не вытащишь.
- А я вот хочу нагрузить тебя клавирами, - весело отвечала Качалина. Столько у нас композиторов! И, представь себе, все хотят, чтобы именно ты пела их песни.
Анна взяла с собой в Польшу все клавиры, которые ей собрала Качалина, пообещав через несколько месяцев их просмотреть и написать свое мнение. Но просмотрела их раньше - через две недели.
Она действительно улеглась в кровать: наступила разрядка, после двухмесячного напряжения тяжелые травмы дали себя знать. Збышек заботливо ухаживал за ней, оберегал ее сон. Врачи рекомендовали как можно больше спать. Но всего через четыре дня Анна решила, что лежать больше не имеет смысла - это значит сдаться болезни. И Анна занялась кулинарией. Она с удовольствием делала салаты, варила борщ и даже попыталась приготовить спагетти - излюбленное итальянское блюдо. Збышек хвалил спагетти, но она все же усомнилась в его искренности...
Через неделю Анна затосковала по сцене и зрителям. Еще совсем недавно она мечтала только о покое. Но пришел долгожданный отдых, а ей неймется снова окунуться в работу.
Им наконец установили телефон. И в скором времени она об этом очень пожалела. Телефон звонил не умолкая, в любое время суток. Звонки начинались с семи утра и кончались поздно ночью. Звонили из филармоний, с телевидения и радио, из фирмы грампластинок. Звонили композиторы (в основном молодые), авторы текстов, музыканты, старые и новые знакомые. Сначала она охотно отвечала на телефонные звонки. Потом стала уставать. А еще через несколько дней смотрела на телефон с неприязнью: от него только и жди подвоха... В конце концов было решено отключать телефон на ночь, а включать не раньше десяти утра,