Сольный концерт состоял из двух отделений. Было в нем несколько оркестровых номеров, во время которых солистка могла отдохнуть. Госконцерт предоставил в распоряжение певицы ведущую, но она говорила скучно, формально. Анне же необходим был контакт со зрительным залом - задушевный, искренний, не шаблонный. Поэтому роль конферансье она, подумав, взяла на себя.
xxx
Искренняя любовь... Разве может что-нибудь сравниться с этим чувством? Нет, не взгляд, которым провожают обожаемого кумира, любимца публики. А любовь равных тебе людей, которые считают тебя своей, любят и уважают тебя как очень близкого и дорогого человека, сострадают тебе и желают счастья. Они называют тебя Анечкой и даже Аннушкой, дарят тебе домашнее варенье, грибы и огурцы собственного засола, какие-то домашние настойки на травах, от которых, по их словам, быстрее срастаются кости и залечиваются старые травмы. Правда ли это? Может, да, а может, и нет - не это важно. Они посвящают тебе стихи, написанные неуклюже, непрофессионально, зато искренне, от всего сердца. И так всюду - в Сочи, Москве, других городах.
В Новосибирске у входа в гостиницу к ней подошел какой-то молодой человек лет двадцати и неожиданно сказал:
- У вас, наверное, Анна, врагов нет и никогда не было.
- Почему вы так решили?
- У вас глаза такие...
Когда-то, лежа на больничной койке, она получила из Сибири множество писем, и теперь в концертах она говорит об этих письмах, отрывки из некоторых читает вслух, спрашивает, нет ли в зале их авторов. Авторов не было, а может быть, они стеснялись подняться на сцену. Но ей рукоплещут долго, настойчиво, после каждой песни...
После Новосибирска - перелет в Улан-Батор, столицу Монголии. И здесь Анну знают по радио- и телевизионным передачам. Монголы чрезвычайно приветливы, общительны, пунктуальны.
- Мы очень любим ваши песни, товарищ Анна Герман, - говорит ей по-русски невысокий улыбающийся монгол. - И мы надеемся, что долгие ожидания ваших концертов не окажутся напрасными,
- Постараюсь! - отвечает Анна. И уже в первые минуты концерта чувствует зал, чувствует его расположение, дыхание, пульс...
Ночью холодно - минусовая температура, болит голова, ноют кости, наверное, результат резкого перепада температуры.
"Вот я объездила почти полмира, - думает Анна. - Даже в Монголии очутилась, а, в сущности, так мало видела. Редко когда в музее удалось побывать. Поездки, репетиции, концерты, снова переезды. В памяти остаются какие-то отрывочные воспоминания. И все-таки, если суммировать впечатления, перед глазами - огромный зрительный зал, доброжелательный, рукоплещущий, веселый, не сдерживающий своих чувств и настроений".
В Москве удалось записать четыре песни Матвея Блантера. Среди них "Катюша" и "Колыбельная", давно ей известные и любимые с детских лет. Казалось бы, и до нее у этих песен было столько чудесных исполнителей. Но все-таки Качалина решила, что нужно еще одно - ее, Анны, - исполнение. И ни в коем случае не "усовершенствовать", не осовременивать, а исполнять их так, как пели раньше. И она их пела. По-своему. А потом долго думала о том, с какой любовью и заботой относятся в Советском Союзе к музыкальному наследию, как оберегают его чистоту и первозданность,
С Понайотом Бояджиевым и музыкантами из оркестра Большого театра работать было приятно. Все они добрые, одаренные, интеллигентные люди, во многом разделявшие взгляды Анны на творчество, понимавшие ее. Она мечтала сотрудничать с ними в Польше, но там они не принадлежали себе: в театре спектакль почти каждый вечер. Правда, иногда все же удавалось выступить с этим оркестром - в субботнем или воскресном дневном концерте. Что же касается записей новых песен на "Мелодии", то пришлось их отложить до следующего раза, точнее, до следующих гастролей.
Дело с ее собственным ансамблем так и не решалось. Анна стала подумывать, что, возможно, оно и не решится никогда. Она целиком доверила свои дела пану Анджею. Он то собирал новых музыкантов, то разгонял старых. То устраивал концерты в небольших городах вблизи Варшавы, то принимал приглашение участвовать в сборных концертах. Несколько своих новых песен Анна записала на телевидении, их показали в неудачное время - днем, в рабочий день. Ей советовали поехать на телевидение, поговорить с главным редактором, но она решила этого не делать. Она и раньше никогда никого ни о чем не просила. Решила не делать этого и сейчас.
Собственно говоря, ее никогда не баловала жизнь, и она воспринимала свою актерскую долю вполне трезво, без экзальтации. Внешняя сторона ее мало волновала. И раньше, в дни своего расцвета, она не очень-то обращала внимание на качество площадок, где ей приходилось выступать. Единственное, что она знала твердо, - профессиональные польские композиторы потеряли к ней интерес, по-видимому, из-за ее неспособности "раскрутить" шлягер. Публика на концертах встречает ее не так горячо, как раньше. За спиной частенько слышны пренебрежительные слова молодых коллег. Неужели - закат? Неужели это результат возраста? Неужели тогда, после болезни, она совершила ошибку, не пересмотрев свои позиции, и надо было приспосабливаться к биту, потом к диско, ко всем этим мальчишкам и девчонкам, завороженным ритмами и грохотом электронной музыки? А может быть, причина ее теперешних неудач совсем в другом - в той самой "малости", за которой можно гнаться всю жизнь, но так и не поймать ее? Просто нет песни - той, единственной, которая бы постоянно напоминала о себе, не требуя никакого искусственного "раскручивания", как когда-то "Танцующие Эвридики", как идет сейчас в Советском Союзе ее "Надежда"...
Нет песни! В этом причина ее неудач у себя дома, в Польше, причина ее преждевременного заката. Оставалось имя, которое в силу инерции продолжало действовать и в филармониях, и в Министерстве культуры, и за границей. Несколько раз ее приглашали на съемки в телевизионных шоу в Берлине. Она выбирала для съемок польские песни "Это, наверное, май" и "Быть может", хорошо понимая, что по композиторскому мастерству эти песни уступают песням других участников шоу. Но кого винить? Композитором-то ведь Анна Герман была сама. А других песен у нее не было...
Впрочем, однажды в Варшаве к ней пришел начинающий композитор, выпускник консерватории. Он сыграл ей несколько песен, написанных на известные стихи Юлиана Тувима. Анна слушала и боялась поверить себе. Настоящий талант! Подлинный мастер своего дела! Какое настроение, какая гармония, какой чарующий мотив, какое понимание стихотворений Тувима! Анна позвонила Панчо Бояджиеву, чтобы тот занялся оркестровками. Договорилась о записях на фирме "Польске награня". Но там потребовали прежде показать эти песни на художественном совете. Анна не сомневалась в успехе. Поехала в сопровождении композитора показывать его песни. Решение совета было единогласным: песни не отвечают профессиональным требованиям, являясь самодеятельными поделками.
Объясняться было бесполезно, да и не с кем. Все члены художественного совета мгновенно разъехались на своих "фордах", "мерседесах", "вольво"... Анна начала исполнять эти песни в концертах в надежде, что, как когда-то "Эвридики", они сами докажут свое право на существование. Но песни проходили неважно - в зале звучали лишь "аплодисменты вежливости", и она почти тотчас переходила к следующему номеру...
К своему огорчению, Анна убедилась в справедливости слов, сказанных ей недавно одним известным музыкальным критиком, к которому она относилась с симпатией.
- Времена меняются, и моды - тоже, - внушал ей критик. - В концертах проходят песни, которые "на слуху", которые звучат по радио и телевидению. Песни должны быть узнаваемы!
Она пыталась спорить с ним, убеждать, что ее опыт говорит о противоположном: важно исполнение, художественное мастерство. Критик не соглашался: