- Увы, эта песня не для меня.
Показываться по телевидению лишь бы с чем, по ее убеждению, это медвежья услуга самой себе, когда у тебя уже есть какие-никакие завоеванные позиции. Плохая песня для артиста на телевидении - это все равно что соломинка для утопающего. Так при активной помощи музыкального редактора можно поставить точку на своей актерской судьбе...
Редактор смотрел на нее то ли с недоумением, то ли с откровенной неприязнью. Простились холодно.
Анна стирала, кормила, купала, гуляла со Збышеком-маленьким, ходила на рынок и в магазины. И невольно ловила себя на том, что все время думает о песне, о той единственной песне, которая способна помочь ей снова выплыть на поверхность. Сама она уже давно ничего не писала: не было настроения, а главное, не было уверенности в талантливости собственной музыки. При всей мелодичности и технической грамотности ее песням не хватало той самой "изюминки", которая мгновенно выделяет работу вдохновенного мастера от добротной работы дилетанта.
А там, на востоке, за тысячи километров от Варшавы, всего в полутора часах лета, жила и пела "другая" Анна Герман. Эта здесь, в Польше, читала письма из СССР со смешанным чувством радости и грусти. Все время показывают ее по телевидению. Многих интересует: может быть, польская певица Анна Герман переселилась в СССР? Анна вспомнила слова одного своего доброго русского знакомого:
- Переезжай-ка ты к нам, Анюта! Станешь народной артисткой Советского Союза, как Людмила Зыкина. Люди тебя любят и еще долго будут любить.
Ох это телевидение для современной певицы! Плохо, когда тебя "не дают". И плохо, когда тебя "слишком много", "Знать бы им, как редко я бываю в Москве и как мне хочется бывать там чаще! Ну хотя бы столько, сколько меня показывают по телевидению..."
А новые гастроли в СССР приближались, и Анна надеялась, что снова Понайот Бояджиев соберет ее давних знакомых музыкантов из Большого театра и она окажется в прекрасном обществе настоящих мастеров. Начала работать над программой за несколько месяцев до предполагаемой поездки, в июне; решила строго соблюдать пропорции: половина программы - польские песни, половина русские и советские. Уже начали делать оркестровки, как неожиданное известие: как раз в октябре театр отправляется во внеплановую поездку за рубеж, поэтому на сей раз Бояджиев и его товарищи не смогут аккомпанировать Анне.
Начались лихорадочные поиски музыкантов, но и они оказались безуспешными. Известные музыканты требовали слишком высокие гонорары, очевидно, не зная, что распределение гонорара и его сумма зависят не от певца, а от договоренности Госконцерта с "Пагартом". Другие, которые соглашались, после прослушивания оказались непригодными с профессиональной точки зрения.
Время гастролей приближалось с неумолимой, катастрофической быстротой. Поздно ночью, когда оба Збышека крепко спали, Анна молча глотала слезы. Целый год она ждала этой поездки, ждала, как ждут праздника, новоселья, как встречи с близким другом. И, как говорил Кшивка, из-за "полного отсутствия у нее организаторского дара" (не удалось собрать музыкантов) все летит в тартарары.
На следующее утро к ней приехал Понайот Бояджиев вместе с пианистом Рышардом Сивы.
- То, что я тебе предложу, Анна, может показаться невероятным, - с трудом подбирая слова, говорил Понайот. - В общем, поезжайте-ка вы в Москву вдвоем... вместе с Рышардом.
- Ты шутишь?!
- Нет, не шучу. В России из иностранцев вряд ли кто может конкурировать с тобой. Там одно твое появление на сцене - событие. Причем твоя камерная манера вполне оправдывает отсутствие оркестра...
Когда Анна прилетела в Москву в сопровождении одного лишь пианиста Рышарда Сивы, то друзья, встречавшие ее в аэропорту, в том числе и Качалина, не заметили в Анне никаких перемен - разве что лицо выглядело свежее и моложе.
Но что творилось в ее сознании?! Приехать на ответственные гастроли за рубеж в сопровождении одного лишь пианиста! Это ли не безумие! И при этом еще делать хорошую мину при плохой игре. Нет, это решение пришло не так скоро, как предполагал Понайот. Она звонила и в министерство, и в "Пагарт", убеждала отменить или хотя бы перенести гастроли. Но неизменно слышала в ответ:
- Все понимаем, но это невозможно. Невозможно.
Творческая сторона волновала их мало, вернее, не волновала совсем. Анна скоро убедилась, что напрасно тратит слова и энергию.
Рышард Сивы неплохо знал репертуар Анны - он участвовал в двух предыдущих гастролях. Но пианист он был средний, к тому же с большими композиторскими амбициями. Уже после того как программа была отрепетирована, он в ультимативной форме потребовал от Анны, чтобы она включила в концерт еще три его песни (две Анна уже пела). Песнями их можно было назвать с большой натяжкой - в них практически отсутствовала мелодика, текст был пустой, "ни о чем", так что и актерски их было вытянуть очень сложно. Но "вытягивать" пришлось. А ведь надо было еще преобразиться на сцене. Предстояло создать на сцене естественность ситуации, дать понять зрителям, что отсутствие оркестра - отнюдь не результат бездарных организаторских просчетов, а что так и было задумано с самого начала.
То, о чем говорил Понайот Бояджиев в Варшаве, в Москве и в других городах Союза оправдывалось. Уже само ее появление на сцене вызывало шквал оваций. Зрители видели любимую певицу и слышали ее голос. Кто там в глубине сцены с бесстрастным лицом ударял пальцами по клавишам - уже не имело для публики особого значения. Хотя сама певица страдала от этого. Ей казалось, что теперь она расходует в два раза больше сил, что теперь ее задача - не только показать саму себя, но и заменить целый оркестр: заменить скрипки, контрабас, тромбон и трубы... Никто ни разу не спросил ее, почему она поет без ансамбля или оркестра, никто из зрителей не упрекнул ее в этом. Больше всего она страшилась этих упреков. В ее сознании они были равнозначны поражению.
Спустя неделю она начала привыкать к такому сопровождению. Более того, она даже стала находить в нем определенные достоинства.
Как-то она разговорилась с Качалиной о новых записях.
- Знаешь, Анечка, - обратилась певица к своей русской тезке, - я спою все, что ты мне ни скажешь. Но мне уже стали надоедать песенки о любви, все эти "ахи" и "охи". Посмотри, нет ли у наших друзей игровых песен, в которых есть что сыграть, как в драматическом театре.
- Обязательно, - ответила Качалина, - но мне бы хотелось обратить твое внимание на романс. Вот я слушаю, как ты выступаешь с Рышардом, и думаю о твоем будущем. Ты не обижайся, все мы взрослеем.
Певица рассмеялась.
- Ты хочешь сказать - стареем...
- Нет, я хочу сказать - именно взрослеем... В русском романсе ты можешь достигнуть совершенства. Я для тебя кое-что приготовила.
- Анечка, - умоляюще сказала певица, - только ты не забывай и про песни. Увидишь, я еще кое-что смогу...
Про песни Качалина действительно не забывала. Они были разноплановые А. Бабаджаняна, Я. Френкеля, В. Левашова, В. Шаинского, Е. Мартынова и Р. Майорова и некоторых самодеятельных композиторов. Над ними хотелось работать и записывать их как можно быстрее. После окончания гастролей Анна задержалась в Москве еще на несколько дней. Несколько песен записала на "Мелодии", спела их на телевидении, получила за это, как она заметила шутя, "в нагрузку" целую кипу нот и подарки для маленького Збышека. Их оказалось так много, что увезти с собой все сразу не представлялось возможности. Часть пришлось оставить у Качалиной. До следующего раза...
Анна уже приготовилась, что в Польше ее ждут тишина и покой, временно потревоженные лишь детскими болезнями маленького Збышека. На сей раз она ошиблась. Снова начал трещать телефон, приглашения сыпались со всех сторон. Ее звали во Вроцлав и Колобжег, Гданьск и Познань, в Краков и Белосток... Проблема по-прежнему была лишь одна - оркестр. Правда, некоторые филармонии принимали Анну с готовыми партитурами ("музыкантов обеспечим на месте"). Сперва Анна соглашалась, но потом стала отказываться. Трудно было даже после нескольких репетиций найти общий язык с молодежными оркестрами. Те, как правило, изо всех сил старались. Но их старания не всегда увенчивались успехами...