— Я стараюсь, Финн, я правда стараюсь.
— Стараешься что, Кроха?
— Стараюсь вести себя хорошо, и сидеть прямо, и все такое.
— Я знаю, Кроха.
— Но у меня не всегда получается, да, Финн?
— Да, не всегда, — сказал я. — Иногда ты бываешь наказанием божьим, но я тебя все равно люблю!
Она кивнула головой и улыбнулась мне:
— Но ведь и у мистера Бога тоже так, правда, Финн?
— Точно! Даже не знаю, что с этим можно поделать.
— Это все эти гребаные камни, Финн. Они такие тяжелые. Это все из-за них, из-за камней.
— Ты о чем, Кроха? Что это за камни, про которые ты говоришь?
— Это все те вещи, которые они говорят тебе делать. Они как камни, вот. И они потом становятся такими тяжелыми, и я ничего не могу делать. Мистер Бог ведь этого не делает, правда, Финн?
До меня наконец начало доходить, в чем тут дело. Викарий действительно все время сыпал своими «делай так», «не делай этак», и временами они уже начинали казаться тяжким грузом.
— Иногда я от этого смеюсь. Это же так смешно!
— Не понимаю, что в этом смешного? И как ты с этим справляешься?
— Никак. Это же смешно. Я просто не могу не смеяться, Финн.
На слух все это казалось слишком сложным, но, судя по всему, она понимала, о чем говорила.
Главная проблема с людьми типа Джона Ди и преподобного Касла состояла в том, что жизнь для них действительно была смертельно серьезной штукой; их хлебом не корми, дай нагрузить тебя выше крыши, так что ты уже не сможешь ни бегать, ни играть.
— Как будто ты обязан носить все эти камни с собой! Но ведь мистер Бог никогда не хотел, чтобы мы так делали, правда?
Насколько Анна понимала мистера Бога и его поступки, он никогда не хотел вставать людям поперек горла или, паче чаяния, чтобы они его боялись. Чего он на самом деле хотел, так это чтобы все смеялись — смеялись над своими собственными ошибками. Если у тебя получалось, значит, ты научился и уже не запутаешься в том, чего не можешь и не умеешь. «Это же смешно, правда?»
Стояла середина осени. Я шел домой с работы. Когда я проходил мимо лавки на углу, меня окликнула миссис Бартлетт, наша местная лавочница, которая, помимо всего прочего, работала телефонной станцией для тех из нас, у кого собственного телефона пока не было. А к этой категории относились все без исключения.
— Финн, — окликнула меня она, — у меня есть для тебя новость. Сегодня после обеда позвонила сестра профессора. Старику чего-то сплохело, так что не придешь ли ты к ним, как только сможешь?
— Спасибо, миссис, — сказал я. — Сейчас только помоюсь и побегу туда.
— Надеюсь, с ним все в порядке. Он забавный старый чудак. Что до меня, так я не понимаю и половины того, о чем он толкует. Ему бы научиться говорить на нормальном английском, вот это было бы да. Вот чем ему стоило бы заняться.
— Как я тебе нравлюсь в виде мадам, Финн?
— Ну, честно говоря, ничего особо не заметно, но тут никогда не скажешь.
— Так он меня называл. «Добрый день, мадам, нет ли у вас по случаю французской горчицы?» А у меня-то на голове папильотки! «Мадам» — вы подумайте! Я себя идиоткой чувствовала, чесслово!
Маму мои приходы и уходы никогда не удивляли. Насколько я понимал, ее также не волновало, происходило это днем или ночью.
— Ты уже сказал Анне?
— Нет, я ее еще не видел.
— Она пошла к Мэй вместе с Бомбом. Я ей просто скажу, что тебе понадобилось уйти. Лучше не говорить лишнего, пока ты не вернешься. Может быть, в результате окажется, что там ничего страшного. Если придешь поздно, разбуди меня. Я и сама хочу знать, как там старый пень.
Я пообещал, что все ей расскажу.
Расстояние до Рэндом-коттеджа, где жили Джон и Арабелла, зависело от того, какой маршрут выбрать, и, разумеется, от транспорта. Автобусы и трамваи занимали слишком много времени. Однако же мне удалось открыть короткий путь, срезав через переулки и набережную.
Пока я несся по мостовой, мысли мои перескакивали с одного на другое, рисуя всякие жуткие картины. В конце концов, Джон не ребенок и, может быть… Я постарался выкинуть это все из головы и просто накручивал педали изо всех сил. Подруливая к задней двери, я уже твердо знал, что не увижу ничего необычного. Арабелла была чем-то занята на кухне. Я позвонил в колокольчик и стал ждать. Вскоре она открыла дверь и приветливо поздоровалась со мной:
— Привет, Финн. Надеюсь, я вас не очень напугала. Спасибо, что приехали так быстро. Ступайте в кабинет, Джон там.
Я выдохнул с облегчением; казалось, все в полном порядке. В кабинете тоже, судя по всему, все было как обычно. Джон восседал в своем обычном кресле со своей обычной пинтой пива в руке.
— Здорово, молодой Финн. Нацедите себе пинту пива и садитесь. Не смотрите на меня так, — усмехнулся он. — У вас такая физиономия, будто вы привидение увидали. Пейте давайте. На самом деле мне было довольно худо, но теперь я уже бодр, как блоха, сами видите.
При этих словах я испытал чувство громадного облегчения, о чем тут же и заявил.
— Боюсь, Финн, Арабелла несколько перегнула палку, но главное — вы здесь.
Это было совершенно типично для Джона — искренне полагать, что другие слишком уж беспокоятся из-за пустяков. В течение секунды или двух я напряженно размышлял, стоит ли мне высказать то, что у меня на душе, и решил, что стоит.
— Вам нужно больше думать о себе, — изрек я.
— Нет, нет, Финн, — прервал меня он, — только не начинай. Ты слишком молод, чтобы указывать мне, что я должен и чего не должен делать.
— Ну, извините, — ответил я. — Вы бы не сказали такого Анне, правда?
— Это совершенно другое, — парировал он. — Вы начинаете думать, как я, и потому я чувствую себя вправе поправлять вас. — Анна же, — продолжал он, — слишком юна, чтобы действительно желать дать мне тот или иной совет. У нее своя, совершенно особая манера думать, я и нахожу ее речи достойными внимания, даже если не всегда понимаю, о чем она говорит.
То, что я начинаю думать, как он, я посчитал за редкий в его устах комплимент, но все равно никак не мог взять в толк, почему он уделял мне так мало внимания, если, по его словам, я все больше и больше походил на него, и почему, с другой стороны, его так интересовал Аннин ход мыслей?
— Я надеялся, — говорил он тем временем, — что вы приведете ее с собой. Вы об этом не подумали?
— Разумеется, подумал, — ответил я с некоторой долей раздражения, — но я решил, что звонок Арабеллы слишком срочен, что вы, должно быть, больны и…
Тут я запутался в собственных словах.
— Тьфу! — засмеялся он. — Тьфу и снова тьфу на вас. Видите, Финн, учиться никогда не поздно.
Меня его замечание откровенно задело.
— Если ваше нездоровье значит так мало, я больше…
— Стоп, Финн. Простите меня.
— Не за что тут извиняться, — проворчал я.
— Я очень рад, что вы пришли. Я действительно хотел вас увидеть. Я тут кое о чем думал последние несколько дней и хотел поговорить с вами об этом.
Я расслабился и решил, что он явно вернулся к своему обычному модусу поведения. Поэтому его следующие слова оказались для меня совершеннейшей неожиданностью.
— Правда, было бы здорово, если бы Анна осталась в Рэндом-коттедже на пару дней?
Меня этот вопрос настолько выбил из колеи, что я оказался просто не в состоянии придумать ответ.
— Похоже, вы удивлены, Финн?
— Э-э-э… да, — признал я.
— Знаете, я ведь вовсе не чудовище, за которое вы меня держите. И у меня есть сердце. Малышка никогда меня не боялась, и мне это, надо сказать, очень приятно.
Когда я объяснил, что не могу дать ему ответ прямо сейчас и что мне сначала нужно спросить Ма и Анну, он, казалось, был весьма разочарован. Не так уж часто случалось, что ему говорили «нет» или отказывались дать немедленный ответ.
— Я поговорю с ними, Джон, — заверил его я. — Я поговорю и дам вам знать позднее.
— Поговорите об этом? Поговорите об этом, молодой Финн? Вы уж, будьте добры, не просто поговорите. Подумайте об этом как следует. Уверен, перемена окружения будет для нее к лучшему.
Я не мог отделаться от странного чувства, что он загнал меня в угол и мне никак не удается оттуда выбраться.