— Вы в трауре? — спросил Селестен, едва она вошла в гостиную.
— Почему? Потому что я в черном? Я в трауре, но не потому, что я в черном. Вам не нравится, что я в трауре?
— Что случилось? Почему ты так говоришь со мной? — Селестен взмахнул руками, словно крыльями.
— Потому что я знаю, отчего вы спрашиваете меня, не в трауре ли я! Вам известно, что Жако убит!
— Да, известно… Да… Ну и что?
— И это все, что вы можете сказать? Вас интересует только: спала я с Жако или нет? Вы даже не падший ангел, вы — лишь статуя его, его изображение, вы весь какой-то неживой!..
— Как вы меня ненавидите… — Селестен свернул свои крылья и сел в углу, у камина. — Анна-Мария, я пришел просить вас сделать из меня все, что вам будет угодно: мужа, любовника, слугу… А вижу, вы хотите лишь одного — никогда больше не видеть меня…
Анна-Мария не проронила ни слова. Селестен, Лоран, Ив, Лебо, Феликс… Сеть, подпольная организация. Труп Жако… Селестен не ошибался: ей ничего не надо — лишь бы никогда больше не видеть его. Никогда больше не видеть этой банды. У баррикад только две стороны, и, возможно, баррикады снова появятся. Но с баррикадами или без них, нужна еще одна победа, и Анне-Марии хотелось дожить до нее: так во время оккупации она боялась одного — умереть прежде, чем уйдут немцы. Новая победа, возможно, тоже окажется ненастоящей, и Анне-Марии опять захочется дожить до новой, уже настоящей, и так еще раз и еще раз. Ибо никогда ничто не завоевывается ни насовсем, ни навсегда.
— Мы — враги, Селестен, — сказала она, — потому что погиб Жако, и это ваша вина, вина ваших людей, даже если лично вы не причастны к его гибели… Я уезжаю. Мне хотелось бы поцеловать вас на прощанье, но я не могу, это выше моих сил.
Селестен плакал, прислонившись головой к мраморному камину.
— Все это ничего не значит, — говорил он, — ровно ничего… Ты не любишь меня… Ты не любишь меня…
— Идите, делайте свое дело. — Анна-Мария, возможно, даже не заметила, что он плакал. — Вы — воин, идите воевать…
Селестен встал.
— Прощай, Анна-Мария, прощай, любимая!
Стоя в дверях, он как бы обнимал ее, обнимал издали.
— Жюльетта, ты…
Он вышел. Анна-Мария услышала, как за ним тихонько закрылась дверь, и принялась лихорадочно перелистывать телефонную книгу: она уже готовилась к отъезду.
И к возвращению.
Париж, декабрь 1946 г.