Жан-Жан сунул дрожащую руку в задний карман, но вынул оттуда не револьвер, а обыкновенный портсигар:
— Что — слово «коммунистка» оскорбляет тебя?
— Убирайся… — повторила Женни, сидя все так же неподвижно, и казалось, только волосы ее извивались, как змеи. Но Жан-Жан и не думал уходить, наоборот, он вплотную приблизился к сестре.
— Женни, — произнес он, — умоляю тебя…
Я была бы рада сбежать, но меня словно пригвоздили к стулу.
— Анна-Мария, — обратился ко мне Жан-Жан, — скажи Женни… Слушай, Женни, мне придется…
— Мне все равно, — Женни встала и позвонила, — мне все равно, можешь стреляться… Раймонда, скажи Марии, пусть выдаст Жан-Жану сколько ему нужно… Жан-Жан, Раймонда проводит тебя в контору.
Жан-Жан тяжело опустился на диван, казалось, ноги не держали его больше.
— Сто тысяч… — пробормотал он. В глазах у него стояли слезы. — Женни, что у тебя общего с ними? Война не за горами, ты не представляешь себе, как немцы сильны, они непобедимы… Юдео-марксизм обречен на гибель. Твое место среди нас!
— Бедный мальчик! — Женни стояла, чуть наклонив голову, и пристально смотрела на него. Иной раз она принимает такие позы, что хочется крикнуть: «Только не шевелись!» — хочется запечатлеть в памяти эту гармонию. Женни вышла из комнаты, не попрощавшись с Жан-Жаном. Он вытер пальцы белоснежным платком, два-три раза повернул перстень с печаткой (с каких это пор семья Боргез получила право на герб с короной?) и поднялся.
— Вечно они ссорятся, — заметила Раймонда, — неужели ты не можешь оставить сестру в покое? Жена, что ли, настраивает тебя против Женни? Когда вы были маленькими, Женни не раз задавала тебе взбучку, надо бы тебя еще раз хорошенько отколотить, чтобы ты не приставал к ней… Мало вам тех денег, что вы у нее вытягиваете…
— Ухожу, старушка, ухожу… Извини, Анна-Мария… Ты ничуть не изменилась, все такая же красивая, благоразумная девочка. Позвони нам, жена будет счастлива с тобой познакомиться…
Боже, до чего тяжело!
Когда я вошла к Женни, она ходила из угла в угол и разговаривала сама с собой. Она не обратила на меня внимания, казалось, она репетирует роль. Я забралась с ногами на кресло. Да, по-видимому, новая роль… Слова любви, вечные слова, избитые, но единственные, имеющие право на существование, единственно настоящие, весомые, нужные, нетленные слова. Но вот Женни умолкла.
— Что это?
— Шекспир. По сравнению с ним все остальное — вода… Это самое человечное из всего, что создано… Мне никогда не играть Джульетту на сцене, поэтому я люблю играть ее для себя… Ну как, Анна-Мария, хорош мой братец? Я повсюду твержу, что во всем виновата его жена, но, между нами говоря, с какой женой человек живет — такую и заслуживает. Не знаю, на что пойдут мои деньги, я думала, немцы щедрее. Мария, а она всегда все знает, рассказала мне, что завтракала как-то в Версале с одним из своих поклонников и встретила в ресторане «Трианон» Жан-Жана. Он пришел туда совсем один! Отправиться завтракать в «Трианон» в одиночестве все равно что обедать в смокинге у себя дома, без гостей. У него машина — роскошнейший «мерседес»… Откуда все это берется?
— Насколько я поняла, из государственной казны.
Женни бросилась ко мне, она смеялась, покрывала меня поцелуями…
— Анна-Мария, ты даже себе не представляешь, какая ты забавная! Ты становишься циником! В жизни не видела ничего милее!
Мне с трудом удалось ее утихомирить. Наконец она успокоилась, вытерла выступившие от смеха слезы.
— Но тебя все еще легко поймать на удочку, — сказала она, — ты думаешь, что он растратил казенные деньги, а я не верю. Он придумал эту небылицу, чтобы выудить у меня побольше; должно быть, наобещал — хотел пустить пыль в глаза, а выполнить обещание не сумел. А может быть, действительно прикарманил деньги, да только не служебные. Он настолько же глуп, насколько красив. Братец мой никак не может примириться со своим положением рядового чиновника; честолюбие толкает его бог знает на что… Ты слышала, как он сказал: «Они непобедимы…» Прислуживается к непобедимым!
Но тут уже я не могла следовать за ее мыслью. В разговорах парижан всегда наступает момент, когда я перестаю что-либо понимать. Сидя перед зеркалом, Женни приглаживала волосы щеткой, пудрилась, красила губы… пульверизатор сеял мельчайший ароматный дождь.
— Я не всегда выдерживаю характер, ведь это все же Жан-Жан, мой старший брат. Мадам Сюзанна запаздывает, она придет примерять мне уйму вещей… Хочешь присутствовать при этом тяжком испытании?
Она сняла платье. Потом спустила рубашку до пояса и подошла ко мне. На лице у нее появилось странное, незнакомое мне выражение, обнаженное выражение, иного определения не подыщу.