- Да?
- Добрый день. Анна Егоровна Догматова?
- Да, добрый день.
- Вам беспокоит капитан Сухачев. У меня есть несколько вопросов к Вам, по делу Вашего брата.
Тишина повисла на другой стороне.
- Анна Егоровна?
- Да, да, - раздался растерянный голос девушки. – Что Вы хотите узнать?
- Давайте, Вы подъедите в отдел, и мы с Вами спокойно поговорим. Сейчас удобно?
- Хорошо, я подъеду где-то минут через пятнадцать. Я не далеко живу.
- Хорошо. До встречи, Анна Егоровна.
Капитан сунул телефон в карман, делая последнюю затяжку. Уложился в одну сигарету, а пока решался, приговорил едва ли не целую пачку. За окном зеленела трава, блестели сочные листья деревьев после дождя. Майские цветы, которые жестоко будут сорваны горе романтиками этого квартала, украшали клумбы перед участком.
Странно, почему именно весну считают самым романтичным временем в году? Разве может слякоть и сырость вызывать теплые чувства, когда кругом творится настоящая вакханалия преступлений и убийств? Взгляд уставших глаз упал на ругающуюся парочку, трясущую перед носом друг у друга бумажками. Вот, пожалуйста – самый яркий пример весенних чувств.
Миша знал, сколько разводов приходится на первый год брака. Знал, сколько мужей избивали и калечили своих жен и детей. Прекрасно помнил цифры с последнего заседания, когда муж поджег жену и детей, наслушавшись историй соседей, что двойняшки «не от него». А ДНК ведь потом подтвердило его отцовство.
А сколько озабоченных извращенцев выскальзывает на вечерние улицы по вечерам? Если поднять статистические данные только его отдела, то можно сказать, что весна – самое дерьмовое время в году.
А еще Миша зарекся иметь дочь. Год назад они закрыли дело, где однокурсник убил девушку только за то, что она была слишком красива. И отказала ему встречаться. Просто подошел и вонзил кухонный нож в шею. Девочка была единственным ребенком в семье, отец застрелился через шестнадцать часов после опознания тела.
Мрачные мысли полицейского прервал слабый стук в дверь.
– Извините, можно?
Тихий голосок прорвался сквозь облако табачного дыма, и девушка заглянула в кабинет. Михаил кивнул, затушив сигарету в пепельнице и открыв окно. Анна зашла в небольшую комнату, неловко переступая с ноги на ногу у двери.
Несколько прядей выбились из пучка, а большие синие глаза невинно смотрели на полицейского, раскрывавшего настежь окно. Свежий весенний воздух ворвался в кабинет, разбавляя тяжелый смог после выкуренной пачки Мальборо.
– Проходите, не стойте у дверей. Можете сесть на стул. Чай, кофе?
- Спасибо большое, но не стоит, - небольшого роста, девушка едва достававшая до широких плеч капитана, устраивалась на стул возле его рабочего стола. – Вы сказали, что хотите узнать о моем брате.
- Да, я давно хотел разобраться с этим делом, но все никак не находил связующих нитей. Теперь у меня возникли идеи, и я хотел бы узнать подробнее, что произошло с вами двумя в тот день.
Анна опустила глаза, нервно теребя ремешок сумки. В ее голове царила настоящая каша из мыслей и догадок. Еще никто не спрашивал ее о том, что произошло тем днем в котловане. Никто не верил тому, что говорила пятилетняя малышка, а затем школьница.
Мать ушла в себя, зациклившись на работе и домашних делах. Отец сначала пропадал на дежурствах, потом просто пропал, ушел из семьи. Анна успокаивала себя, говорила, что после случившегося – это нормально. Затем школа, университет, курсы, в общем, все что угодно, лишь бы не видеть убитое лицо матери, не видеть заплаканные, опухшие глаза человека, мертвого изнутри уже больше десятка лет.
– Вам, не хорошо?
– Что? – девушка подняла глаза, вновь вырываясь в реальность из гробницы воспоминаний. – Нет, нет, я просто… задумалась.
Анна вновь поймала взгляд капитана. Серые, уставшие глаза спокойно смотрели на нее, не торопя с рассказом. Девушка понимала, что после этого рассказа все будет как обычно. Сдержанная улыбка, кивок, пара записанных строк и все - на нее снова будут смотреть, как на умалишённую. Где-то в глубине души Анна очень хотела рассказать все, что видела, рассказать и увидеть понимание, поймать взгляд, который не будет над ней смеяться.
Михаил же просто смотрел в ярко-голубые глаза, чувствуя, как в прокуренных извилинах царапается воспоминание. Оно было тусклым и слабым, уже готовое отправиться в шредер для окончательной утилизации, но вот, пожалуйста, оно прибыло на экран его кинотеатра памяти:
« … большие голубые глаза, обрамленные длинными черными ресницами. Маленький носик покраснел, а на щеках все еще блестели дорожки слез. Он еще не видел таких выразительных детских глаз, вобравших такую глубину цвета и глубины. Они казались бездонными, окутанными загадками ледяных океанских глубин, и в то же время теплыми, как песчаный берег у давно полюбившегося моря».