Черные, как смоль, глаза, внимательно смотрели на девочку, лежавшую на дне, у деформированных копыт существа. Нос и губы отсутствовали на коричнево-черном лице, изборожденном складками и морщинами, как кора старых деревьев.
Мелодичный голос вновь разлетелся над водной гладью.
- Души чистейшей красота,
Эмоций детских глубина,
Ты станешь праздничным обедом,
Ягова, сытый этим летом.
Наполнит тело пустота,
Исчезнет голос и глаза,
Я буду видеть мир как ты,
Ягова голоден, усни.
Высокая волна подхватила тело девочки, словно она весила как пшеничное зернышко, и плавно понесло ее в виднеющуюся вдали пещеру. Но тут, голова чудовища резко повернулась в сторону холма, где разносился крепкий мальчишеский голос. Его тело дернулось в конвульсии, обретя форму черного волка, и скрылось в высоких зарослях барбариса.
- Эн! Я так не играю!
Тоша стоял на самой вершине холма, всматриваясь в следы, оставшиеся на примятой траве. Его сердце тревожно стучало в груди, словно что-то нехорошее вот-вот должно было случиться. Предательские слезы выступили в уголках серых глаз. « Нет, мальчики не плачут, я справлюсь. Я найду ее» - подумал он, сжав кулаки.
Звонкий смех раздался, справа от него и кусты можжевельника шелохнулись. Тоша улыбнулся, тут же рванув в их сторону, но стоило ему приблизиться к ним, как смех звучал все дальше, уводя от следов сестры. Он перебегал от куста к кусту, пока смех не оборвался, закончившись одинокий волчьим воем, эхом проносясь между деревьев. Мурашки пробежали по худой спине, а чувство тревоги вновь забилось в голове мальчишки.
- Эн! Пожалуйста!
Слезы выступили на глазах, а ощущение беспомощности лишь сильнее раздражало. Но тут, горькую тишину нарушило тихое шипение, похожее на звук, когда из дырки в колесе выскальзывает воздух.
- О, маленький мальчишка! В большой беде твоя сестра, к ручью поющему попала, на речи сладкие пошла. Теперь на дне лежит холодном, окутана водой она. Черна вода и жаждет крови, лишит сестру твою всего. Погаснет взгляд, сомкнуться очи, наступит вечный мертвый сон.
Тоша в замешательстве водил глазами вокруг, не в силах понять, откуда слышится незнакомый голос, пока не заметил очертания женского лица, выглядывающего из-под травы. Отшатнувшись, он с ужасом смотрел на зеленоватую кожу лица, покрытую веснушками, на длинные, словно трава в июле, ресницы, на большие глаза, из которых на него смотрело по два зрачка в каждом. Из-под копны густых, древесного цвета, волос, выступали два изогнутых рога, обвитых тугим стеблем вьюнка, уже выпустивших первые нежно-сиреневые соцветия.
- Боишься ты меня, мальчишка? Как глупо быть такой, запутавшись в сетях, не в силах выбраться самой. Но я могу помочь тебе, спасти твою сестру. В обмен ты вызволишь меня из этих крепких пут.
- Кто ее забрал? И как мне тебе верить? – дрожащим голосом, но храбрясь, спросил мальчик.
Существо устало вздохнуло, закрыв пугающие глаза.
- Он как, и я, и мы чужие, в вашем мире. Нас зовут «айшии», читается - «пустые». Удел скрываться по лесам достался нам, но быстро заскучал Ягова, и ушел в пещеры у подножия холма. Я отдала себя природе, позволив ей пройти в меня. Она дала мне чувство слышать, дала познать любовь весны, тоску зимы.
Ягова много лет сидел в пещере, лишенный чувств, тепла и очерствел. Он возненавидел свет, и ветер, он не желал услышать мой призыв. Он окунулся в озеро и проклял, всю воду, что исходила из него. Избрал себе ручей, где караулил наивных птиц, зверей, гонимых жаждой к берегам, и была, хоть скудно, но сыта его бездонная утроба. Пока впервые не встретил человека в сетях своих коварных.
Старик присел на берегу, услышав звон, протягивая старческие руки в холодный ледяной поток, но судорогой горло было сведено, и замертво упал он в хрустальной глади полотно. Ягова взвыл, почувствовал иное, не живности бездумной страх, а вкус души, что трепыхалась в старике. Так повелось.
Мне больно было видеть, как люди гибнут у ручья, сдвигала лесом и холмами, я вглубь дремучею его. Но дети снова шли, и снова пропадали. Я слышала, как плачет их родня, как крик разносится над полем. И я пошла к ручью сама, чтоб образумить прежде друга моего. И ужаснулась, когда восстал он предо мной. Ягова почернел, и сгорбился, уродством пораженный, проклятья матерей исказили его суть.