Серый унылый день под мутными небесами. Ей пришлось пойти с Дассой по магазинам. Анна выросла из всего, что хранится в ящиках ее комода, особенно из нижнего белья. В магазине на Кальверстраат, примеряя на себя пастельно-зеленое платье с цветочным узором, Анну приятно удивляет собственное отражение в зеркале. Темные волосы густой волной ложатся чуть ниже воротника, а платье не повисает на ней мешком, а облегает фигуру. Отражение, которое дарит ей зеркало, отчетливо женственно. Удивлена даже Дасса.
— Прекрасно, — вынуждена признать мачеха, и на ее лице появляется чуть ли не милое выражение. Ее губы размыкаются, словно она вот-вот что-то скажет Анне, но вместо этого она поворачивается к продавщице и коротко говорит: — Заверните, пожалуйста! Мы это берем.
Они идут по тротуару, и Дасса, обращаясь к Анне, прижимающей к груди пакет с платьем, замечает:
— Ты больше не ребенок, Анна!
И они тут же останавливаются.
Анна крепко сжимает пакет, сердце колотится с неистовой силой. На шее выступает пот. Перед ней открывается душераздирающая картина. Люди в измятой одежде с мрачными изможденными лицами тащат узлы и чемоданы. Мужчины, женщины и дети — они либо на руках, либо ухватились за руки родителей — идут по мостовой под конвоем взвода голландских жандармов в униформе цвета хаки с винтовками за плечами.
Кое-кто из прохожих, не желая на них смотреть, отворачиваются и быстро проскакивают мимо, но многие останавливаются, провожая шествие тяжелыми взглядами. Некоторые считают зрелище забавным и даже смеются, но есть и немало таких, кто кричит:
— Немецкие звери! Убирайтесь в свое вонючее логово!
Сутулый мужчина из конвоируемых пытается прокричать прохожим:
— Мы — голландцы! Мы — голландцы?
Но его голос тонет в потоке неодобрительного гула и оскорблений. Анна поспешно обращается к коренастому мужчине в неряшливой кепке:
— Что здесь происходит? Кто эти люди?
Человек в кепке немногословен:
— Немчура проклятая! — Он ухмыляется: — Бог повелел им убираться в свою мерзкую дыру.
Он складывает ладони рупором и кричит, скандируя:
— Немцы вон! Немцы вон! Голландия для голландцев!
Неожиданно Анна чувствует, как Дасса берет ее за руку.
— Нам пора идти, — настоятельно шепчет она. — Нам пора идти.
В квартире на Херенграхт Анна времени не теряет. Пим только что пришел с работы, он в рубашке с закатанными рукавами, галстук распущен.
— Удачно сходили? — добродушно спрашивает он. Но тут же мрачнеет.
— Пим, это началось, — сообщает ему Анна.
— Что? Что началось? — Он обращается к Дассе за объяснениями, а Анна в это время указывает ему на окно. Словно то, о чем она говорит, происходит на улице под их окнами.
— Депортация, Пим. Мы ее видели. Людей вели по середине улицы под конвоем.
— Это правда, Отто, — подтверждает госпожа Франк. — Мы сами их видели. Примерно с дюжину, не так много. Но это правда.
— Депортация немцев? — спрашивает Пим.
— Кажется, их, — отвечает Дасса. — Конечно, мы не можем знать, были ли среди них евреи.
— Ну да, ни у кого на одежде не было желтых звезд, — огрызается Анна. — По крайней мере, пока.
— Анна, пожалуйста, — Пим чувствует ком в горле. — Не надо так остро это воспринимать!
Но Анну не остановить.
— Мы должны уехать, Пим. Мы все должны отсюда уехать.
— Нет, я с этим покончил! — с неожиданной энергией отвечает Пим. — С бегством покончено, девочка! Амстердам — наш дом. И мы в нем останемся.
С отчаянием в голосе Анна взывает к Дассе:
— Уж вы-то должны сознавать опасность, — выпаливает она. — Вы точно должны!
Но Дасса лишь молча на нее смотрит, и Анна снова поворачивается к Пиму.
— Тогда отправь туда меня, Пим! Одну. Если ты должен оставаться здесь, тогда, по крайней мере, разреши уехать в Америку мне.
Пим вздыхает.
— Анна…
— Я говорила тебе — я этого не переживу. Я не позволю отправить себя в Германию как скотину;
Пим смотрит на нее со смесью удивления и сострадания.
— Анна, мне тревожно за тебя. Неужели ты действительно чувствуешь себя такой одинокой? И так боишься, что готова заставить меня послать тебя в чужую страну?
— Лучше Америка, чем страна наших палачей.
— Извини! Извини меня, дочка! — говорит Пим, качая головой. — Я просто не могу думать о том, чтобы вновь тебя потерять. Я обещаю, что бы ты ни видела сегодня на улице, нам ничего не грозит.