Милая Мип! Ребенком ее отправили в голландский приют, потому что ее родители в Вене были слишком бедны, чтобы прокормить дочь. Анне такое и представить трудно, хотя сама Мип относится к этому вполне спокойно. Какая она надежная, как все понимает, думает Анна. Говорит Мип с капелькой венского акцента, однако во всем остальном она совершенная голландка.
Муж голландец. Голландская сила духа. Голландские же честность и упорство. У Мип все это есть.
Оконные стекла трясутся. Очередная эскадрилья «юнкерсов» Люфтваффе проносится в небе — вылетели с авиабазы к северу от Арнхема. Взгляды провожают ее до тех пор, пока не умолкает гул, но никто не произносит ни слова. Немецкая оккупация стала чем-то само собой разумеющимся — с ней научились жить, как с почечной недостаточностью.
На самом деле в конторе есть и немец. Герр Такой-то — из франкфуртского офиса компании «Помозин-Верке», управляющей франшизой «Опекты». Он сидит в кабинете Отто Франка с господином Клейманом, а сам господин Франк, директор-распорядитель, моет грязные чашки и блюдца на кухне.
Анна забросила офисную работу, которую делала после школы — перебирать накладные и тому подобное — от скуки и нервозного любопытства.
— А ты-то что тут делаешь? — спрашивает она, возникая на пороге кухни.
Взгляд и легкая улыбка:
— А сама как думаешь?
— Ну, моешь посуду, но почему?
— Потому что она грязная.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — говорит она и берет его за локоть. — Зачем в твоем кабинете этот моф?
— Я не люблю это слово.
— Ну хорошо, этот гунн.
Пим вздыхает. Стряхивает капли воды с чашки, которую только что ополоснул.
— Он проверяет нашу бухгалтерию.
— Без тебя.
— Господин Клейман наш бухгалтер.
— А ты — владелец компании.
Уверенность ненадолго покидает отца. Лицо у него — будто гвоздь проглотил.
— Ты ведь все еще владелец компании, правда, Пим? — Только сейчас в голосе Анны вместо нетерпения слышится страх, который обычно столь тщательно скрывается. Даже от себя самой.
— Это бизнес, Анна, — отец говорит мягко, возможно, он уловил нотки беспокойства в ее тоне. — Нам пришлось кое-что подправить в устройстве компании.
— Потому что мы — евреи.
Пим опускает чашку на полотенце — просушить.
— Да, — только и отвечает он.
— Но ты все еще владелец, верно?
— Разумеется, — говорит Пим. — На самом деле, ничего не изменилось. Это всего лишь бумажки. Кстати, разве тебе не надо помочь Мип? Разложить накладные по папкам?
— Может быть, — бормочет Анна, позволяя себе привалиться к папе, как малышка. — Но это скучно, кричать впору!
— Да, жизнь не всегда упоительна. От удовольствий еще как устаешь. — Он обнимает дочь за плечи. — Нужно ведь и о делах подумать. Наш девиз помнишь?
— Нет, — врет Анна.
— Все ты помнишь. Труд, любовь, отвага и надежда. Уверен, что ты это знаешь. А теперь иди. Мип очень нужна помощь с бумагами. Вы с Марго здесь очень нужны.
— Ха! — мрачно говорит Анна. — Нужны, как дрессированные мартышки.
— Может, тогда хочешь пойти со мной на склад? Поздороваешься с господином ван Пелсом.
— Нет уж, вернусь в соляные копи, — вздыхает она, покоряясь судьбе.
Она любит смотреть, как работает жернов, перемалывающий специи: пусть там и стоит шум; но сегодня она вполне обойдется без общения с Германом ван Пелсом, который может перекричать жернов — особенно высказывая свое мнение. А еще — самым плохим шутником в мире, при том он считает, что его остроты очень смешны. Уж лучше вернуться в кабинет. Контора только недавно переехала из Сингела в просторный дом-на-канале на Принсен-грахт, и комната пахнет свежей мастикой для полов. Стол господина Кюглера пустует, но они с Марго утрамбовываются за столом господина Клеймана, а напротив трудятся секретари, Мип и Беп — хотя… кстати, где Беп? Ее стул пустует.
— А где Беп? — любопытствует она.
Мип говорит по телефону, но, прикрыв трубку ладонью, отвечает лишь:
— Скоро будет.
Марго подбирает копии накладных, сверяя их номера с написанным в здоровенном гроссбухе.