— Не очень часто, — говорит Анна, покачав головой. — А что, если он прав? Если Америка просто проглотит меня? — Ей овладевает глубокая печаль. — На самом-то деле… на самом деле я слабая. Слабая и напуганная. А все мое так называемое писательство… Все эти листки… Все слова… — Она набирает в легкие воздух. — Я не уверена, что узнаю себя в них.
Она вздыхает. Опускает глаза.
— Та «я», о которой я читаю в своем дневнике, для меня теперь словно кто-то другой. Иногда она пугается, часто тревожится, по-детски мелодраматична. Но при этом и уверена в себе, сильна, решительна. Полна надежды. А я сейчас — только бледная ее тень. Двойник.
— Анна, — господин Нусбаум покидает свое кресло, словно готовясь приблизиться к ней.
— Нет, пожалуйста, дайте мне закончить. — Она смахивает набежавшую слезу. — Я хочу быть писателем, господин Нусбаум. Хочу. Это не переменилось. И может быть, у меня есть какой-то талант, но, боюсь, этого недостаточно. Я считаю, что должна рассказать свою историю, это мой долг — иначе зачем я все это вынесла? Но что, если я слишком слаба или слишком труслива, чтобы справиться с этим? — Продолжает она уже сквозь слезы: — Нас было восемь. Вернулись только Пим и я. Это так трагично, а я не хочу писать трагедию. Я хочу написать историю нашей жизни, а не историю смерти.
Господин Нусбаум обнимает ее, и ей становится чуть легче в этих хрупких объятиях. От Нусбаума осталась только горстка костей, обтянутых кожей, но и в ней она находит опору.
— Это очень глубокое чувство, Анна, — тихо говорит он.
Она только качает головой. Сглатывает рыдания. Она чувствует себя очень уязвимой, растерянной. Словно открыла слишком много. Мягко отстранившись от Нусбаума, она опускает взгляд и пытается успокоится. Возвращает свои листки в дешевенькую картонную папку.
— Нет, господин Нусбаум, здесь нет глубины, — говорит она. — Напротив, почти все мои мысли поверхностны. Пим, наверное, прав. Кто возьмется публиковать хоть что-то из этого.
— Ну, — говорит господин Нусбаум, — вообще-то…
— Вообще-то?
— Кое-кто не прочь прочитать то, что вы написали, Анна. Кое-кто со значительно более прочными связями с издателями, чем мои прежние. Связями не только здесь, в Нидерландах, но также во Франции, Великобритании. И даже, я бы сказал, в Америке. — Анна выжидательно на него смотрит. — Попробуйте догадаться, кого я имею в виду?
— И кого же?
— Сисси, — объявляет он.
Анна переводит дыхание. Сисси ван Марксфелдт! Вдохновительница ее дневника.
— Я конечно же ничего не хотел вам говорить, помня, как вы были разочарованы, когда она не поехала к вам в день рождения, но потом я ей о вас написал и только что получил от нее ответ. Она согласилась, чтобы я послал ей кое-что из вами написанного.
— Неужели это правда? — спрашивает Анна. От этой новости у нее кружится голова.
— Да, — радостно подтверждает господин Нусбаум. — Конечно, она ничего не обещает. Но я думаю, она заинтересуется вашим дневником. Она — настоящий писатель и понимает, какая борьба происходит в душе автора. Жизнь художника может протекать в замкнутом пространстве. Но вы должны знать, что не одиноки. Я всегда буду вам помогать. Буду делать все, что в моих силах.
Глаза Анны увлажняются.
— Я не понимаю, господин Нусбаум, — шепчет она. — Почему? Почему вы принимаете такое участие во мне, в том, что я нацарапала на бумаге?
Улыбка господина Нусбаума становится призрачной.
— Почему? Потому что, дорогая моя Анна, в вас заключено все будущее, что у меня осталось.
Вечером в пятницу Дасса приготовила субботнюю трапезу.
Закутавшись в шаль, она проводит руками круг поверх зажженных свечей. И прикрывает глаза перед тем, как произнести благословение.
— Барух Ата Адоной Элоэйну Мелех а-о-лам, ашер кидшану бе-мицвотай ве-цивану леадлик нер шель шабат.
Анна тоже закрыла глаза. Способна ли она еще молиться?
Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, освятивший нас Своими заповедями и повелевший нам зажигать субботнюю свечу.
Открыв глаза, она в колеблющемся свете свечей видит Марго в свитере с желтой звездой.
На следующий день рано утром кто-то стучит в их входную дверь. Анна, еще в пижаме, слышит стук в своей спальне. Она лежит в кровати и разглядывает трещинку в штукатурке потолка, когда Пим произносит имя господина Нусбаума.
— Извините за внезапное вторжение. — В голосе господина Нусбаума чувствуется напряжение. — Но, получив с утренней почтой это письмо, я не знал, к кому мог бы пойти.
— Что такое? — Анна вбегает в комнату в наброшенном халате. — Господин Нусбаум? Что случилось?