— Моя подруга Люсия вступила в Молодежный союз.
— Вон что, — сказала Марго.
— Ну то есть она была моей подругой. Пока не заразилась фашистской болячкой.
— Она сказала что-то дурное?
— Ее мать, а она повторила. Я просто представила, что будет, если немцы окончательно победят.
— Ты же сама сказала, что они слишком заняты тем, что накачиваются пивом.
— Ну я это сказала, только чтобы мне разрешили, — говорит она. — А на самом деле они хоть сейчас могут ворваться к нам в дом, если им вздумается.
— А почему им должно вздуматься?
— Потому что это немцы, — раздраженно отвечает Анна.
Марго приподнимается на локте. Лунный свет, поделенный на квадраты оконной решеткой, проникает в комнату, заливая ковер.
— Когда-то и мы были немцами, — издалека начала она.
— Ну, ты, может, и была, а я нет.
— Ты родилась во Франкфурте, Анна.
— И что? Это было в прошлом — тогда не вся страна была населена врагами.
— Значит, ты считаешь, что все они враги?
— Теперь мы для них всего-навсего евреи, — Анна говорит это странно будничным тоном. — Грязные жиды, не лучше крыс.
Марго вдыхает и, укладываясь обратно, легко выдыхает воздух:
— Не верю, что все немцы так думают.
— Не веришь? А я верю. И согласна с мамой.
— О, вот уж само по себе чудо.
— Это преступники. Взгляни на лица солдат, когда они видят звезду на нашей одежде.
— Думаю, ты слишком неразумна, Анна, — решительно говорит Марго. — К тому же еще не совсем понимаешь, о чем говоришь. Вся нация просто не может быть преступниками. К тому же многие голландцы тоже так на нас смотрят.
Анне представляется круглое лицо Люсии под черной шапочкой, и это снова больно колет. И она очень злится на Марго.
— Почему, — она садится прямо, — почему ты никогда со мной не соглашаешься? Почему вечно отстаиваешь противоположную точку зрения?
— Вовсе нет.
— Да! И даже защищаешь нацистов!
— Я не защищаю нацистов, Анна, — возмущается Марго и садится. — Возьми эти слова обратно.
— Звучало так, что защищаешь.
— Я сказала: возьми эти слова обратно.
Анна чувствует острый приступ раскаяния. Судя по голосу, Марго сердится. А ведь Марго славится тем, что никогда не выходит из себя. Да, Анна в очередной раз глупо и неразумно обвинила ее — от собственных страхов, не иначе, — но ярость, с которой сестра это восприняла, потрясла ее. Конечно, она пытается это скрыть. Театрально вздохнула, смотря в потолок, и плюхается обратно на кушетку.
— Хорошо, хорошо, беру свои слова обратно.
Но Марго это не устраивает:
— Еще раз повтори.
Анна сглатывает ком.
— Я не думаю, что ты защищаешь нацистов, — признает она. — Марго Франк ни при каких обстоятельствах не станет этого делать.
— Слова имеют силу, Анна, — резко поучает ее сестра, — ими надо пользоваться осторожнее. — И решительно возвращается под одеяло, взбив подушку.
Воцаряется тишина — и они слышат приглушенное бормотание голосов из соседней комнаты. Анна пытается унять сердцебиение. Когда-то голоса родителей ее успокаивали, но теперь они совсем не помогают. И хотя они нарочно говорят тихо, слова вполне различимы. Погромы все чаще. Массовые облавы в Йоденбурте. Сотни евреев схвачены эсэсовцами и одетыми в черное голландскими дуболомами из полицейской школы в Схалкхааре. Пим говорит: важно принять правильное решение. И оставаться вместе что бы ни случилось.
И тут Марго кашляет. Должно быть, в горле запершило. Мгновение спустя Пим просовывает голову в комнату — ровно настолько, чтобы уточнить, спят его дочери или нет, — и тихо закрывает дверь. В комнате воцаряется ласковая темнота. Марго прокашливается, тишина разделяет сестер. Анна смотрит на трещину в побелке. Ее не видно, но Анна знает, что она там есть. И дает волю мыслям. Подальше от войны и ужасов, творящихся на улицах. Она старается думать о себе. Анне Франк это нетрудно, но отчего-то оказывается, что вместо этого она думает о маме. И о раздраженных спорах за ужином о положении евреев. О том. что война сделала ее ужасно жесткой и нервозной. У Пима не так. Надежды Пима не гаснут. «Как ты думаешь, мама и Пим любят друг друга»? — услышала она свой голос. Возможно, она и не ожидала, что произнесет это вслух — но так случилось. Марго снова возмущена. И кажется, слегка напугана.
— Что? Какой нелепый вопрос!
— Не думаю. Я хочу сказать: ты бы влюбилась в маму, будь ты мужчиной?
— Немудрено, — шипит Марго. — Немудрено, что порой ты кажешься невыносимой, Анна. Ты можешь такое отколоть…