Анна сглатывает ком в горле.
— Пим, — сдавленно произносит она.
— Их спугнули, и они ушли. Но мы ждем, что скоро прибудет полиция.
Наверху, рядом с местом у кухни, где спят ван Пелсы, Марго набрасывает на прикроватную лампу свитер, и приглушенный свет заливает доски. Все молчат: лишь сердца колотятся. Туалетом пользоваться нельзя: чересчур много шума, так что тем, кто не может терпеть, приходится пользоваться мусорным ведром Петера. Стоит кислая вонь. По-прежнему никто не говорит вслух, все испуганно шепчутся. И дышат: вдох-выдох, вдох-выдох, в ожидании полиции. Полиции!
Когда снизу доносятся шаги, время останавливается. Раздается жуткий грохот: кто-то пытается отодвинуть книжный шкаф, и Анну начинает бить крупная дрожь. На мгновение она верит, что сейчас их и убьют.
— Все, нам конец, — шепчет она в воздух, в уши Богу, в пустоту.
Шкаф двигают: раз, два — и тут же стучат в дверь: бах! бах! бах!
И тут все смолкает.
Единственным звуком становятся уходящие вниз шаги, и затем воцаряется тишина. По комнате разносится ропот облегчения.
Но впоследствии самыми малодушными высказывается соображение, что, если полиция когда-либо проберется за книжный шкаф, дневник Анны превратится в бомбу, которая вот-вот взорвется. И погубит не только обитателей Заднего Дома, но и тех, кто им помогал, рискуя всем. Анна в ужасе понимает: даже Пим признает, что эти опасения небезосновательны, — и, ободряемая этим, госпожа ван Пеле объявляет, что дневник нужно уничтожить.
Сжечь.
Анна чувствует, как что-то в ней обрывается, но в то же время готова защищаться. Суровый тон ее голоса пугает даже ее саму:
— Если мой дневник уничтожат, я уйду отсюда.
Тишина.
И тут раздается голос мамы. Вот уж от кого не ожидаешь.
— Не волнуйся. Сейчас надо лишь поблагодарить Бога, — научает она. — Сказать ему спасибо за то, что мы целы!
7. Свобода солнечного света
Никому нет пощады. Старики, дети, младенцы, беременные женщины, больные, все, все идут вместе на смерть.
Гестапо здесь.
Пятница, четвертое августа. Теплый, душный день. Запертые комнаты пахнут гниющим деревом и спертым воздухом. Анна и Марго занимаются стенографией по подписному курсу, когда в их жизнь врывается Зеленая полиция в лице сержанта-немца и кучки его подельников из Национал-социалистической партии Нидерландов. Голландцы одеты в штатское, револьверы просто сунуты в карманы курток; но сержант, их начальник, — обер-шарфюрер СС. В темно-зеленой униформе и кожаной кепке с эмблемой «мертвая голова». «Тотенкопф». Пока он выкрикивает приказы, Анна не сводит с нее глаз — серебристый череп над скрещенными костями. Кажется, or смотрит на нее в ответ? Под кожаным козырьком у обершарфюрера — угрюмое чиновничье лицо с нахмуренными бровями. Но затем выясняется, что под всем этим скрывалась добрая душа. Узнав, что в прошлую войну Пим был лейтенантом запаса, он дает обитателям Заднего Дома на то, чтобы собрать вещи, не положенные десять минут, а целый час.
— Господи Боже. Ну почему вы не явились куда следует, когда была возможность? — Обершарфюрер озадачен. Очевидно, оловянный солдатик внутри него вытянулся по стойке «смирно» в присутствии старшего офицера. — С вами бы обошлись достойно, — не унимается он. — Отправили бы в Терезиенштадг, как многих высокопоставленных евреев.
Но Пим ему не отвечает. Да и что тут ответишь?
В памяти Анны день распадется на осколки. Вот она складывает одежду в рюкзак. Вот заворачивает в носовой платок зубную щетку и ломтик мыла. Берет щипцы для завивки, потом откладывает их обратно. Бюстгальтер, подарок Марго, целомудренно прячет под свернутыми шерстяными чулками. Вот помогает упаковывать еду и видит слезы на щеках безмолвно плачущей матери. На лицах остальных застыло чудовищное недоверие.
Но вдруг — солнечный свет. После двух лет жизни в укрытии — летнее яркое солнце. Удивительное ощущение солнечного тепла на лице. Мгновение она наслаждается свободой, даруемой солнечным светом, — а потом их сажают в темный кузов грузовика.
8. Бульвар горя