Оказывается его перенесли в крошечную комнату у гостиной и накрыли одеялом, из-под него торчат худые ноги в носках.
— Анна, — сонно говорит он. Губы складываются в улыбку, но глаза уже слипаются. Он подает ей руку.
— Прости, — опускаясь на колени, она берет его костлявую ладонь.
— Простить? За что? Это мне бы просить прощения за твое подпорченное возвращение.
— Ты ничего не испортил, Пим!
— Свалился, как старое дерево…
— Доктор сказал, что ты поправишься.
Но Пим не слышит. Он смотрит ей в лицо с выражением горькой благодарности.
— Какое чудо, что ты со мной. Красный Крест… — он вынужден сделать паузу, прежде чем закончить: — В списках Красного Креста вы с Марго значились умершими. Обе, — он умолкает и поджимает губы. — Отправились в общую могилу с тысячами других. — Его лицо искажается болью, точно он представляет себе, как от него уносят тела его дочерей, уносят навсегда. Он с шумом выдыхает сквозь зубы. — Я жил с этим четыре месяца. Чувствовал себя получеловеком. Но потом, — продолжает он, — подоспели списки Регистрационной комиссии. Списки выживших И там было твое имя. Моя Аннеке. Живая. — Он качает головой. — Я был потрясен, но в то же время окрылен, унесен в небеса. Ты снова со мной. Мог ли я верить в это чудо после того, как узнал, что тебя больше нет? Я никогда не был особенно религиозен, ты ведь знаешь, Аннеляйн. Но случившееся я иначе, чем Божьим промыслом, не назову.
Гневный укол в сердце. Божий промысел? Но не успевает она проронить и слова, как видит, что лекарство сработало и Пим засыпает. Его дыхание становится ровнее.
Торшер загорается — снова дали электричество. В столовой Мип держит тарелку, на ней черный хлеб и сыр с тмином. Анна жадно ест и видит на лице Мип смесь ужаса и сочувствия.
— Боюсь, сыру уже не осталось, — извиняется она. — Много чего еще нет, хотя мы уже не под немцами. Но есть немного супа, я могу подогреть. Налью тебе чашку.
Анна смущенно дожевывает хлеб с сыром, смотрит в тарелку. Убедившись, что Мип завозилась на кухне, заталкивает в рот последний кусок хлеба, а корочку сует в карман кофты.
— Мяса нет, — сообщает Мип, возвращаясь с суповой миской, — но мы справимся.
Точно перевод девиза Нидерландов: «Я выстою».
Анна берет ложку и начинает есть, стараясь не спешить. Но это нелегко. Она слышит, как громко чавкает, но ничего не может с этим поделать. Лагерная привычка. Есть еда — съедай немедленно. Когда миска пустеет, она задерживает дыхание и смотрит прямо перед собой. У окна стоит французский секретер ее матери, некогда красовавшийся в углу спальни Анны и Марго в Мерри. Такой же, как и всегда. Утонченная изысканность лакированного красного дерева в кружке света от лампы, не тронутая войной и оккупацией, совершила временной скачок и материализовалась здесь, на ковре Мип. И это разбивает ей сердце.
— Мип, у тебя не найдется сигареты?
Проходит мгновение — Мип должна переварить это. Анна Франк курит? Потом говорит:
— Кажется, у Яна в ящике стола. Сейчас. — И тут же возвращается с коробкой серных спичек, черной эмалированной пепельницей и пачкой сигарет «Куинз Дей».
— Помнишь? — спрашивает Мил.
— Их сбрасывали англичане, — отвечает Анна.
— Возможно, они немножко выдохлись.
Не важно. Анна зажигает спичку и быстро затягивается. Почувствовав горечь в горле, она вздыхает.
— Спасибо, Мип. Я знаю, сигареты дорогие.
Мип пожимает плечами. Дорогие — в сравнении с чем?
— Все остальные умерли, — говорит Анна. — Все, кто прятался, остались только Пим и я. Так ведь?
— Да, — тихо, но без притворства отвечает Мип. — Все так.
Анна кивает. И расспрашивает о Беп. О Кюглере. О Клеймане.
Мип поднимает брови.
— Мы все уцелели, так или иначе, — отвечает она, точно Анна спрашивает о потерпевших кораблекрушение. — Мы с Беп старались удержать контору на плаву. Контракты нужно было выполнять, и мы чувствовали: надо делать все, что в наших силах, чтобы фирма продолжала работать. Но тяжелее всех пришлось господину Кюглеру и господину Клейману. После того ужасного дня, когда явилась Зеленая полиция, их отправили в трудовой лагерь. Страшное место, но оба вернулись целыми. Так что теперь все на месте, включая твоего отца. Удивительно, право.
— Он все еще ходит в контору? — хмурится Анна. Кажется, в ее голосе звучит раздражение, чего она не хотела.
Но Мип его не слышит — или делает вид.
— Каждое утро, — отвечает она. — Хотя было непросто. Дела идут неважно. К тому же есть некоторые сложности, и с ними нужно разобраться. Обманывать немцев во время оккупации оказалось делом непростым — надо было убедить их, что евреи больше не владеют фирмой. Все запуталось, и теперь надо бы это распутать.