— Ну что! — нарочито бодро произносит он. — Мы готовы идти на работу? — Работа. Над воротами Аушвица висела легендарная, отлитая в железе, надпись: ARBEIT МАСНТ FREI. Труд освобождает. Но не тот, рабский, от которого разбиваешь в кровь костяшки пальцев. Не копать траншеи в склизкой грязи и не таскать неподъемные камни. Труд в конторе. Разбирать слова, напечатанные Мип на машинке. Раскладывать документы по папкам в доме на Принсенграхт; все это время надстройка, где они спасались от мофов два с лишним года, свободна. Укрытие, некогда давшее им жизнь, теперь пустует. Она вспоминает бугристую койку, на которой спала, шаткий столик, за которым писала. Коллекцию снимков голливудских знаменитостей: Ширли Темпл, Джойс Вандервен, Джинджер Роджерс: все это часть тайной цитадели над складом со специями. Часто ей казалось, что она живет в клетке. Она, девчонка, обожающая блеск и болтовню. Мальчишек, кататься на велосипеде и на коньках и плавать. Свободу и солнце.
— Я потеряла все, Пим. Все, что можно было потерять.
Их отделяет биение сердца. В безвоздушном пространстве.
— Аннеке. — Отец произносит ее имя, точно это свинцовый груз, и качает головой, рассеянно глядя перед собой. Дышит он прерывисто. И тщательно подобранная маска на лице морщится. — Я могу лишь представить, — начинает он, — как вы с сестрой страдали. — И опускает глаза: отражение перестает смотреть на нее. — Одни. Без матери, без меня. — Отвернувшись, утирает слезы. — Ты такая сильная. Мне бы учиться у тебя.
Анна не сводит с него глаз. Все тело напряжено.
— Вот что я хочу сказать, — говорит он дрожащим голосом, — это важно… — Пим откашливается. — Горе. — Он словно выстрелил этим словом, но улететь ему не дал: — Горе — это нормально. Естественно. Но нельзя позволять ему сломить нас. Бог дал нам жизнь, Анна. И не нам знать, с какой целью.
Анна стоит неподвижно, но чувствует, как закипает внутри.
— Ты думаешь, — говорит она, четко произнося каждое слово, — ты думаешь, это был Бог?
Отец моргает.
— Думаешь, — повторяет она, — это Бог дал нам жизнь?
— Анна, — пытается перебить ее отец, но она не дает ему этого сделать.
— Если жизнь нам дал Бог, Пим, то где он был в Биркенау? — вопрошает она. — Где был Бог в Берген-Бельзене?
Отец поднимает ладонь, точно желая отгородиться от этих слов.
— Аннеке.
— Единственное, что дал нам Бог, Пим, — это смерть. — Внутри нее бушует ужас. — Бог дал нам газовые камеры. Дал крематории. Вот Его дары, Пим. И вот это, — объявляет она, открывая зеркалу запястье. — Вот она, Божья отметина! — В зеркале отражается несмываемый синий номер. А-25063. Порой ей еще чудится укол татуировочной иглы, навеки впечатавшей в кожу чернила. Отвратительная сцена. Женщина в полосатой робе с зеленым треугольником управляется с иглой. В то, что это происходило с ней, невозможно было поверить. — Бог отобрал у нас жизнь, Пим. Украл, как вор.
Отец лишь ритмично кивает, зажмурив глаза. Открыв, начинает хватать ртом воздух, точно только что едва не утонул.
— Да, Аннеке, — говорит он. — В то, что нам дарована жизнь, невозможно поверить. Что мы — ты, я — выбраны жить, а многие умерли. Это совершенно невозможно осознать, но именно в это мы должны верить. Раз уж нам выпало выжить.
Анна молчит в ответ.
Светлым и колючим, как стекло, морозным утром они идут в контору. Отец быстрым шагом направляется к трамвайной остановке. В его руках портфель из искусственной кожи, подаренный Мип и ее мужем Яном взамен прежнего, украденного Зеленой полицией. Быстро и безмолвно они идут по Ваалстраат к широкой улице: некогда она звалась Зёйдерамстеллаан, а теперь это улица Рузвельта, Рузвельтлаан: новое имя начертано на большом деревянном указателе. Людей много, они идут быстрым шагом, свойственным голландцам, но многие — с опущенной головой.
Фирма Пима пережила войну при помощи бюрократических ухищрений, так что сейчас, вернувшись из Аушвица истощенным и измученным, он все еще может продавать домохозяйкам пектин для варенья, а мясникам — специи для колбас. Продажи резко упали, но Пим не унывает. Нет, не таков Пим. Может, еще не созрел урожай фруктов, но специи нужны всегда, и в любом случае со временем экономика должна пойти в рост. Еще годик. Или два.