— Так чудесно, — прочувствованно говорит он. — Чудесно. — Анна подавленна. Но тут она видит Беп. Милую Беп. Она исхудала, лицо заострилось. Беп робко обнимает Анну, выдавливая из себя дрожащую улыбку, ее глаза за стеклами неизменных очков широко раскрыты. Это приводит Анну в замешательство. Неужто она теперь являет собой столь страшное зрелище, что даже подруга испугалась, взгянув на нее? С другой стороны, искренние объятья Мип до сих пор так пугают, так по-матерински тревожны, что она предпочитает отмахнуться от этих мыслей. Через высокое немытое окно проникает пыльный свет, исчерченный полосами липкой ленты, которой заклеивали стекло, чтобы уберечься от осколков после взрыва бомбы. Комната пахнет чугунной плитой в углу — угля так мало, что она только шепотом намекает на тепло.
Все это время Пим стоит поодаль, сжимая портфель и не снимая фетровой шляпы и мешковатого плаща, в которых смахивает на пугало. Он одобрительно улыбается, но при первой же возможности быстро удаляется в свой кабинет дальше по коридору, за ящик с углем. Неловкий момент: Мип усаживает Анну за стол и дает указания, как сортировать кипу бумаг. Конторская работа после Аушвица. Сухие подробности. Анне нужно напрячься, чтобы сосредоточиться. Право, лучше разбирать грязные аккумуляторные батареи, липкие от оксида серебра. Или выливать ведро с барачными нечистотами. А это слишком чистая работа. Она повторяет указания Мип, и та кивает.
— Да. Все правильно, — с явным удовлетворением произносит она.
На мгновение Анна ловит взгляд Беп, но та быстро опускает глаза.
В течение дня Анна шуршит бумажками. Интересно, тот, кто их предал, тоже работал на фирме — а может, и теперь еще работает, и его имя, отпечатанное на машинке вот на этих самых листках, которые она раскладывает по столу, смеется над ней? Может, и да, может, и нет. Она сортирует счета, раскладывая их по стопкам. Но затем теряется в приглушенном свете из грязного окна. В отличие от немцев, голландцы не используют жалюзи. Они предпочитают открытые окна, которым есть что сказать миру. Честным гражданам нечего скрывать, им не нужно зашторивать окна. Но грязный налет оккупации сделал непроницаемыми и голландские окна.
Не спеши так, ошибок наделаешь, — велит Марго.
Анна не обращает на нее внимания.
Я уверена, вот с этими счетами ты напутала.
Услышав жалобное мяуканье, она смотрит вниз и видит тощего черного кота.
— Муши! — в полном изумлении восклицает Анна, хватая изящное маленькое тельце жестом, полным отчаянного желания. Котик Петера, живой — живой. — Муши, — воркует она, уткнувшись в мягкий кончик кошачьего уха. — Муши, маленький Муши, сладкий, сладкий мальчик.
— На время один из продавцов брал его домой для жены, — говорит Мип, ласково почесывая костлявый кошачий лоб. — Но она отослала его обратно — дьяволенок никак не отучался драть обивку.
— Еще бы он не драл обивку — он же знал, что это не его дом, — Анна прижимает Муши к груди и трется щекой о его голову, но, видимо, ее объятья слишком тесны, потому что кот вдруг вырывается из рук, спрыгивает на пол и убегает; Анна ощущает болезненный укол утраты. Она вспоминает о своем милом маленьком полосатом Дымке, к которому была так привязана. Но по настоянию Пима кота в Убежище не взяли. Когда оказалось, что Петеру это позволили, она пришла в такую ярость, что прямо-таки возненавидела мальчишку. А вот теперь — снова Муши. По крайней мере, Бог снизошел до милости к черному, как сажа, котику-мышелову.
Встав из-за стола, она направляется в кухню, чтобы приманить месье Муши мисочкой молока, но внезапно натыкается на необычное зрелище. Беп с зажженной сигаретой.
— Беп?
Беп ведет себя так, точно ее застигли на месте преступления, и спешит затушить сигарету, бросив ее в раковину и открыв кран.
— Беп, прости, — говорит Анна. — Я не хотела тебя пугать. В самом деле, вовсе не обязательно прятать сигарету.
— Господин Кюглер не любит, когда курят на кухне. И я в самом деле не люблю курить. Просто иногда сигарета успокаивает нервы. — Она прокашливается. Когда-то Беп носила модную пышную прическу, над которой парикмахеру с Кайзерграхт приходилось немало потрудиться, а теперь ее волосы стали тусклыми и безжизненными. Цвет лица — землистым. Но она изменилась не только внешне. Прежде она излучала тепло, сейчас оно сменилось холодом и отчуждением.
Поначалу Анна молчит, пытаясь понять, в чем тут дело. И в голову приходило лишь одно.