— Из-за коленки? — спрашивает Мип.
— Нет, я о людях из бюро, которые роются в бумагах.
Мип устало вздыхает.
— Не знаю точно.
— Но ее ты не любишь? — спрашивает Анна.
— Кого?
— Ты знаешь кого. Госпожу Цукерт.
Мип оборачивается к Анне и чуть ли не улыбается.
— Нет, не люблю.
— И я тоже, — говорит Анна. — И чего такого особенного Пим в ней находит? — сетует она, не обращаясь ни к кому. — Мне, наверно, не стоит тебе говорить, но он сделал ей предложение.
Мип явно напрягается. И говорит:
— Да.
— Так ты тоже знаешь?
— Да.
— Значит, Пим сообщил об этом всем, кроме меня.
— Нет, он ничего об этом не говорил.
— Ах вот как. Значит, тебе она сказала. И наверное, с большим удовольствием. Фу какая гадость!
Мип поднимает выщипанные брови. Ее глаза — два голубых океана.
— Твой отец — очень хороший человек, Анна. Один из лучших, кого я знаю. Он, конечно, не идеален, с чем он и сам первым бы согласился. Но он очень многим пожертвовал ради других. Большим, чем ты знаешь. И нам не следует отказывать ему в крупице счастья. Так что если госпожа Цукерт ему в радость, не нам с тобой его упрекать. Советую тебе обуздать свой гнев. Твой отец заслуживает уважения.
— Как и память о моей маме, — уточняет Анна.
— Ты сама отказываешь ей в уважении, оскорбляя ее мужа. Неужели ты и вправду думаешь, что она бы хотела, чтобы он ради нее оставался несчастным и одиноким?
Анна, однако, не расположена отвечать на этот вопрос. Таксист нетерпеливо кричит что-то подвернувшемуся не к месту велосипедисту, и ему вторит автомобильный клаксон. Быстрая дробь дождя забарабанила по тенту. Анна отворачивается, пряча от Мип лицо и притворяясь, что слезы у нее на глазах выступили от боли в коленке. С чего бы ему быть несчастным и одиноким? Ведь у него есть живая и невредимая дочь.
Отец возвращается домой поздно. Мип и Ян давно уже легли спать, Анна одна сидит на диване, устроив ногу на цветной в стиле «батик» подушке Мип и положив на колени раскрытую тетрадь. Когда ключ поворачивается в замке и входная дверь открывается, она даже в тусклом освещении видит, что отец едва не валится с ног от усталости.
— Анна, — говорит он с неподдельным испугом. Его голос так же тревожен, как взгляд. — Ты получила травму?
— Травму, — повторяет она, будто это слово имеет различные значения. — Да, травму, — отвечает она, захлопывает тетрадь и встает с плохо скрываемой гримасой боли. — Велосипед налетел на бордюр. Но это не важно. — Сунув тетрадь под мышку, она с деланной сухостью продолжает: — А важно то, что госпожа Цукерт сообщила мне о ваших планах. Так что позволь мне первой, — говорит она, добавляя иронию к абсурдности книксена на негнущейся коленке, — пожелать тебе счастья в твоей новой жизни.
— Анна! — взывает к ней отец. — Анна, давай немного поговорим.
Но Анна, чуть подпрыгивая, удаляется в свою комнату и захлопывает за собой дверь. Там она садится на край кровати, сжимая тетрадь и прислушиваясь: расстроенный отец стучит и зовет ее. Но она застыла без движения.
Так ты собираешься исключить его из своей жизни? — спрашивает Марго. На ней грязный свитер с лагерной звездой, составленной из желтых треугольников. Ее лицо съежилось, кожа обтягивает скулы, очки давно потеряны, а глаза выпучены, как у изголодавшегося животного.
— Это он исключает меня, исключает из своей жизни нас обеих.
— Пожалуйста, Анна! — повторяет отец. — Пожалуйста, открой дверь!
— Извини, Пим! — кричит ему Анна. — Я разделась!
Она слышит, что он очень раздражен. Огорчен ее сопротивлением и своей неспособностью его преодолеть.
— Я понимаю, — вздыхает он наконец. — Что ж, ладно. Тогда завтра. Мы поговорим с тобой завтра. Спокойной ночи, милая!
— Спокойной ночи! — отзывается Анна. А потом говорит Марго: — Она его захватила.
Захватила?
— Неужели ты думаешь, что такая женщина, как Хадасса Цукерт, позволит его памяти о тебе или маме помешать ее планам?
Ты думаешь, у нее есть планы?
— Ты что, глупа не меньше, чем мертва? — срывается Анна. — Она считает его своей собственностью. И хочет избавиться от любых следов его прошлой жизни.
Нет, нет! — Марго хмурится и слегка закатывает глаза. — Откуда тебе это знать?
— Можешь не сомневаться. С каждым днем Пиму все труднее вспоминать мамино лицо. Уже сейчас она для него просто образ со старой выцветшей фотографии.
Откуда тебе это знать?
— Да мне и самой с каждым днем все труднее вспоминать ее лицо. По-настоящему, в деталях. Как будто провожу ладонью по маминой щеке — а она живая.