Они сидят на зеленой лужайке у канала как тысячи других бледных амстердамцев, желающих впитать в себя хотя бы немного солнца. Мимо проносятся велосипедисты, голова Анны покоится на плече Раафа, она вдыхает запах его пота, смешанного с ароматом хмеля. Рядом по траве резво проносится белка.
— У тебя было много девушек? — спрашивает она.
— У тебя чересчур много вопросов, — говорит он, но все же отвечает. — Много? Вряд ли много.
— Ты знаешь, я все еще девственница, — говорит она.
Он пожимает плечом.
— Да? Я так и думал.
Анна напрягается.
— Так думал? И почему же? У меня это на лбу написано?
Он смеется.
— Нет, но это видно по твоему поведению.
Анна приподнимает голову, она обижена.
— Я что, веду себя, как девственница?
— Не обижайся, — говорит он ей.
— Я и не обижаюсь. Мне просто любопытно, как это — вести себя как девственница?
— Ну, это… — Рааф скривился. — Ты вроде как суетишься.
— Я суечусь? — нахмурившись, повторяет Анна.
Теперь и Рааф хмурится.
— Может, я и неправ, мне просто так кажется. И не злись! Мне это ничуть не мешает.
— Не мешает, — говорит Анна с напряжением в голосе. И все же ей полегчало, это она вынуждена признать.
— Точно, Анна, не мешает, — повторяет Рааф.
Ее имя на его губах! Она впивается в него поцелуем, ныряя языком глубоко-глубоко, а он прочесывает пальцами ее волосы и сцепляет ладони на ее затылке. Она прижимает его к себе еще крепче, но тут они слышат голос полицейского, проезжающего мимо на велосипеде:
— Эй, парень, не вижу между вами просвета!
Их губы разъединяются.
— Видишь, ты ссоришь меня с законом, — смеется Рааф.
Она упирается лбом в подбородок юноши, вдыхая их близость.
— Ну конечно! Виновата девственница.
Рааф подбирает палочку, ломает ее надвое и отбрасывает половинки в сторону. Анна кладет голову ему на плечо и в рассеянности меряется с ним ладонями — просто ради прикосновения. Только теперь она замечает, что у Раафа безымянный палец на левой руке кривой. Конечно, он не согнут так, как может быть согнут ноготь, но он определенно кривой. Почему она так долго этого не замечала?
— Что у тебя с пальцем? — спрашивает она, и он отдергивает руку. — Извини! Я не должна была спрашивать?
Рааф сжимает и разжимает кулак, словно избавляясь от судороги. Сначала он молчит, но потом делится с ней.
— Это от папы.
Анна мигает.
— Тебе отец сломал палец?
Рааф пожимает плечами. Поднимает другой прутик и ломает его.
— Он всегда был язвой, папа мой, — говорит он. — Всегда искал, с кем бы подраться. А после смерти мамы стал еще хуже. Его работа. — Юноша раскрыл ладонь. — Я помахал рукой соседу, который ему не нравился.
Анна молчала. О насилии она знала немало. Оно теперь уже не так ее пугало, как в детстве, и все же слова Раафа ее опечалили.
— Глупо, правда? — Рааф ухмыльнулся. — Его больше нет. Он умер. Прошлой зимой напился и упал с лестницы. Сломал себе шею.
— Мне жаль, — говорит Анна, и это правда. Она читает боль на лице Раафа. Юноша смотрит в сторону и поводит плечом.
— Он часто бил тебя?
— Только если здорово напьется. А когда я подрос, стал драться чаще. Но я уже мог ему отвечать. Особенно в присутствии матери. Чтобы он ее не трогал. А потом она умерла. И еще он стал стареть. И его прямой стал уже не тот. Так что стоило ему размахаться, как я просто уходил из дома. — Рааф снова поводит плечом. — Вообще-то я всю жизнь его ненавидел, скотину эту.
Анна незаметно сглотнула.
— И у тебя нет ни братьев, ни сестер?
— Никого. После меня с мамой случилось неладное. И она больше не могла рожать. Это еще больше его бесило. Он часто говорил, что по моей вине у него не было дочери, которая могла бы ухаживать за ним в старости. А матери, как кажется, было все равно.
Отбросив поломанный сучок в сторону, Рааф вновь вытаскивает кисет.
— Хочешь еще покурить?
— Давай!
Анна внимательно смотрит, как он скручивает цигарку. Она колеблется, продолжать ли выспрашивать Раафа, но в конце концов решается.
— Можно спросить тебя еще кое-что?
— Валяй. — Он языком запечатывает самокрутку.
— Как… — Анна запинается, но продолжает, — как умерла твоя мать?
Рааф не знает, что сказать. Потом прикуривает от спички.