Мур решил собрать еще кисленки для матери — просто чтобы чем-нибудь заняться. Естественно, половина ягод попадала не в корзину, а к нему в рот. Его смутное ожидание скоро оправдалось — ниже по склону появилась бледно-каштановая кофта бродячей девчонки. Убедившись в том, что она его заметила и не боится, Мур медленно двинулся навстречу. Девчонка и не подумала убегать — наоборот, быстро подошла. Лицо ее раскраснелось от злости: «Эй ты, выкормыш извращенцев! Шарахаешься по кустам, заграбастал мои ягоды! Где они? Отдавай сейчас же, а то уши оторву, даром что растопыренные!»
Слегка ошарашенный таким обращением, Мур старался сохранить невозмутимость, подобающую ученику хилитов: «Ты чего обзываешься?»
«А как еще тебя называть? Вор несчастный!»
«Сама ты воровка — ягоды не твои, а хилитские!»
Девчонка раздраженно взмахнула руками, топнула ногой: «Ха! Еще ты будешь рассуждать, кто тут вор, а кто не вор! Все равно давай ягоды — какая разница?» Выхватив корзину у Мура из рук, она с подозрением заглянула внутрь и недоуменно спросила: «Это все, что я собрала?»
«Было больше, — с достоинством признал Мур. — Остальное взял духовный брат. Не обижайся — ягоды подадут на конклаве хилитов. Забавно, однако! Хилитам придется вкушать пищу, оскверненную женщиной!»
Девчонка снова разозлилась: «Ничего я не оскверняла! За кого ты меня принимаешь?»
«Тебе, наверное, невдомек, что...»
«Ничего не знаю и знать не хочу! Слышали — и про хилитов твоих, и про их мерзкие штучки! Накуриваетесь всякой дрянью и бредите развратными снами. Более дурацкой секты мир не видел!»
«Хилиты — не секта, — наставительно возразил Мур, повторяя слышанное от Шальреса. — Всего я не могу объяснить, потому что я еще даже не чистый отрок и научусь полностью подчинять порочное животное начало только через три-четыре года. Но хилиты — единственный духовно независимый и высокоразвитый народ на Дердейне. Все остальные живут эмоциональной жизнью. Только хилиты способны вести абстрактное, интеллектуальное существование».
Девчонка нагло расхохоталась: «Молокосос! Что ты знаешь о других народах? Ты от избы-то своей не отходил дальше, чем на двести шагов!»
Уязвленный Мур не мог опровергнуть это утверждение: «Все равно, я многому научился от гостей, отдыхающих в хижине матери. А еще мой кровный отец был музыкантом — да будет тебе известно!»
«Неужели? И как его звали?»
«Дайстар».
«Дайстар... Пошли в табор! Я тебя выведу на чистую воду. Узнаем, что за музыкант был твой отец».
Сердце Мура часто колотилось, он отступил на шаг: «Я не уверен... что мне нужно... знать».
«Почему нет? Струсил?»
«Ничего я не струсил! Я хилит, а поэтому...»
«Понятно, понятно — тогда пошли».
На непослушных, порывающихся пуститься наутек ногах Мур последовал за бродяжкой, лихорадочно придумывая убедительный повод отказаться от приглашения. Девчонка обернулась с дерзкой, вызывающей ухмылкой. Мур, наконец, разгневался. Ах, так? Значит, его считают лжецом? Значит, принимают за безродного ублюдка? Теперь его ничто не остановит... Они спустились в табор. «Азука! Азука! — позвал женский голос. — Где ягоды? Давай сюда!»
«Ягод нет! — с отвращением заявила Азука. — Вот этот паршивец их украл и спрятал. Вздуйте его, чтоб неповадно было!»
«Что такое? — женщина подошла ближе. — Ты ягоды принесла или нет?»
Капризно-обвинительным жестом девчонка передала ей почти пустую корзину: «Я же говорю — поганец их присвоил. Да еще хвастается, что отец его был музыкант — Дайстар какой-то».
«А почему нет? Музыканты не люди, что ли? Все мужики одинаковы — обрюхатил и смылся». Наградив Мура легким подзатыльником, она добавила: «Твоя матушка, видать, женщина аккуратная, записи ведет».
Мур осмелился выступить с робким вопросом: «Вы знали моего отца, Дайстара?»
Мать Азуки ткнула в сторону большим пальцем: «С расспросами приставай к старому чурбану — он знался с каждым пьяницей в Шанте, рвущим струны на потеху публике. Азука! Ты всю жизнь собираешься лясы точить, чучело ты чумазое? Никакого прока от тебя нет. Принеси прутьев, разведи огонь посильнее!» Женщина отошла, чтобы перемешать содержимое булькающего котла. Девчонка насмешливо задрала нос и скрылась за фургоном. Мур остался один. Никто его не замечал. В бродячей труппе каждый трудился с напряженным вниманием, будто выполнение повседневных обязанностей было важнейшей задачей жизни. Самым неторопливым и непринужденным казался старик на ступенях фургона, но даже он самозабвенно ковырял и вертел инструмент на коленях, воодушевленно поднимая локти, то и дело нагибаясь и прищуриваясь, чтобы оценить достигнутые результаты. Мур опасливо, шаг за шагом, подбирался к старику. Тот бросил на него холодный взгляд и принялся продевать струну в колок хитана с вычурно изогнутым грифом.