— Расскажите, что вы увидели, когда очнулись, — прервала мои раздумья сторонняя мысль.
— Первое, что мне бросилось в глаза, — начал вспоминать я, — было небо. И, когда я увидел его, всё усыпанное звёздами, на меня такие хорошие воспоминания нахлынули, такие светлые, из детства. А потом их резко сменил страх: я решил, что замерзаю на улице. Тогда я вскочил и побежал — у меня не было даже времени осмотреться. Это, вероятно, инстинкт самосохранения заставил меня нестись с какой-то невообразимой скоростью.
— Нет, не совсем так; не инстинкт самосохранение, а ваш разум, единственно он, — добродушно ответил мой спутник. — В тот момент вы по привычке (что совершенно естественно) рассуждали, как существо из плоти и крови. Должно быть, у вас весьма рассудительный ум, способный на молниеносное принятие решения. Получается, что он оказался сильнее привязанности к своему телу — я говорю о неконтролируемой привязанности души, не осознающей, что произошло и где она оказалась. Уж не знаю, можно ли так сказать, но мне кажется, что вам очень повезло, — тут чёрный человек сделал паузу и недовольно покачал головой. — Хотя о чём это я? Какое везение, какие случайности?! Всё закономерно: если вы так легко оторвались от своего тела, то, значит, были к тому готовы, значит, обладали достаточной силой…
— А можно не оторваться, остаться в нём, внутри? — не удержавшись, перебил я.
— О нет, — замахал рукой собеседник. — Тонкое тело или, условно сказать, душа в любом случае выходит наружу, но, как нередко случается, ей трудно оставить вот это, — при этих словах он сел на снег и провёл ладонью по лицу лежавшей девушки, — фантом собственного «я». Правда, пока ещё существует, опять же говоря условно, невидимая нить между душой и этим мёртвым телом, которая с каждым мгновением будет утоньшаться всё сильнее и в конце концов исчезнет совсем. Но вот, что может показаться удивительным: даже тогда, когда эта связь становится бесконечно малой, иная душа всё равно не оставляет своего тела, впрочем, от тела к тому времени почти ничего не остаётся.
— Почему не оставляет?
— Видать, при жизни слишком им интересовалась, — ответил он. — Хотя, если серьёзно, причины могут быть разные; со временем сможете в этом убедиться, если, конечно, будет такое желание… А что касается, инстинкта самосохранения, то его, равно как и другие врождённые инстинкты, вы утратили вместе со своим телом. Именно поэтому, когда я предложил вам исследовать поле, вы пошли со мной, а не набросились на меня, чтобы отобрать телефон и позвонить в службу спасения. А всё потому, что вы на самом деле больше не боялись за свою жизнь; хотели бояться, но уже не могли. Борьба за выживание на время закончилась: и для вас, и для меня, и для всех них, — чёрный человек обвёл взглядом находившихся поблизости людей. — Скажите, как вы себя чувствуете?
Я хотел пожаловаться на свои ощущения, но промолчал и погрузился в раздумья. У меня ничего не болело, я мог свободно передвигаться и общаться с окружающими, не чувствовал холода (в тот момент это уже не пугало), рядом со мной оказался кто-то, искренне желавший меня поддержать (и это у него прекрасно получалось), а главное, упав с десятикилометровой высоты в судне, которое взорвалось и разлетелось на тысячи частей, я остался жив. Именно такие мысли обитали в то время в моём разуме; и, казалось бы, я легко отделался, однако мне никак не удавалось полностью прийти в себя и привести в порядок расстроенные чувства; давила неизвестность, давил, наконец, страх, который во многом был связан с теми, кто ждал меня в М.
— Наверное, вы правы: мне сейчас действительно лучше, чем остальным нашим попутчикам, — спустя несколько минут заговорил я. — Скажите, а мы можем хоть чем-нибудь им помочь?
— Вы хотите помочь? — удивился собеседник, всё ещё сидевший на снегу. — Что ж, это похвально. Однако мы вряд ли сможем что-то для них сделать прямо сейчас, во всяком случае, для тех, кто вокруг, кто пока не может поверить в произошедшее. Я, кстати, неслучайно стоял у самого большого огня: ждал, вдруг кто-нибудь подойдёт. Души ведь очень хорошо видят огонь. Его видят даже самые незрячие из них, — небрежно произнёс он и, не дожидаясь соответствующего вопроса, сразу же продолжил. — Вам, скорее всего, будет интересно узнать о таких, да и полезно, поскольку они встречаются здесь не так уж и редко. Я имею в виду тех, кто были заядлыми материалистами и даже после физической смерти, в которой они, полагаю, не сомневаются, так как наблюдают за своими истлевающими телами, продолжают отрицать существование своей души. Звучит странно, не правда ли? Но, увы, такое бывает. Здесь они очень похожи на умалишённых — да что, похожи, — считаются таковыми. Если с ними заговорить, то они, скорее всего, ничего не ответят, а если и ответят, то что-нибудь совершенно бессвязное, лишённое всякого смысла. Постепенно они утрачивают способность слышать и видеть и точно окукливаются — после этого до них уже не достучаться. Всё, что они тогда делают, — это сидят, как правило, у своих могил или бесцельно бродят по кладбищу, по одному и тому же маршруту.