— О мадонна!..
Помолчали. Затем страж порядка, ткнув в Афанасьева пальцем, спросил:
— Американо?
— Но! — мобилизовал свои лингвистические способности Афанасьев. — Руссо! Моску циркус…
Лицо полицейского расплылось в улыбке:
— Маэстро?
— Директор! — ответил Афанасьев с ударением на последнем слоге. Так ему показалось убедительнее.
Полицейский взял директора под локоток и, отчаянно жестикулируя, указал направление, из которого уже можно было кое-что уяснить. И Афанасьев с достоинством пустил в ход вторую знакомую ему фразу:
— Грацие, синьор!
Идя по улицам, более или менее освещенным, Афанасьев скользил по привычке по рекламным стендам, то и дело встречая силуэт медведя и лаконичную надпись под ним «Московский цирк».
Но вдруг с удивлением обнаружил рекламу еще какого-то цирка. Что это действительно цирк, было понятно без перевода. И что не наш — тоже. Посмотрел на числа, — нет, не старая реклама.
Значит, в городе работает еще одна труппа?! Это удивило Афанасьева. Итальянский импресарио ничего об этом не говорил… А может быть, сам не знал?..
Об этой афише Афанасьев вскоре забыл, но когда в выходной день повез артистов в городок Тиволи, посмотреть знаменитый парк с фонтанами, то на окраинной улице увидел латаный-перелатаный брезентовый шатер и ярко намалеванные клоунские рожицы на щитах.
Он попросил шофера остановиться и вместе с переводчицей вышел из автобуса.
Позади шатра стояло несколько раскрашенных фургонов. Во дворике была натянута проволока, на которой проветривали гимнастическое трико и балетные пачки… А вечером, подумал Афанасьев, по ней будут ходить.
На ящиках, поставленных один на другой, сверху был водружен пестрый надувной матрац. На нем возлежала красивая блондинка, не желавшая, очевидно, пропускать солнечного дня.
Группа мальчишек пыталась вскарабкаться на огромный шар, извлеченный из реквизита. Несколько лошадей пощипывали жесткую траву. Возле шатра стояли подкидные доски, обтянутые красным бархатом, довольно обшарпанным.
Стройный синьор в кожаных шортах старательно отмывал в тазике флегматичного шимпанзе. Увидев гостей, он, вытирая на ходу руки о шорты, с любезной улыбкой направился к ним. Шимпанзе нехотя повернул голову. Дети оставили в покое шар.
— Буоно, джорно, синьор! — вконец исчерпав запас итальянского языка, улыбнулся в свою очередь Афанасьев и пожал большую крепкую и все еще мокрую руку.
Когда переводчица представила Афанасьева, синьор что-то радостно воскликнул. Через минуту гости очутились в пестром живом кольце. Из всех фургонов повыскакивали люди, пожилые и молодежь. Блондинка спрыгнула со своей вышки, даже шимпанзе отошел от тазика и, смешно раскачиваясь, приблизился к толпе.
Человек в шортах оказался синьором Орсини, хозяином цирка и главным его артистом. Это был человек без возраста. Пока возился с обезьяной, он выглядел лет на пятьдесят. Но вот заулыбался, и больше тридцати ему не дать… А с манежа, наверно, выглядит на все двадцать!
Узнав, что московская труппа сейчас возле его цирка, Орсини, как был без рубашки, бросился на улицу с криком: «Моску салюто, браво циркус!»
Он готов был всех и каждого собственноручно вытащить из автобуса и повести к себе.
Экскурсию, однако, отменить было нельзя, и Афанасьев пообещал заехать на обратном пути, чтобы как раз попасть на представление…
Парк в Тиволи напоминал Петродворец, только победнее. Войдя в одну из пещер, артисты долго не могли из нее выбраться, потому что наступили на специально сделанное устройство и оказались отрезанными от мира толстенной стеной воды… Но долго в парке не задерживались — слово есть слово.
Орсини, облаченный в вечерний костюм, нетерпеливо ожидал их у входа. Афанасьев подался было к кассе, но итальянец силой оттащил его от нее.
Знакомая блондинка, загоравшая на крыше, проверяла сейчас билеты.
— Ого! — воскликнул молодой акробат Шустикоз, которого все звали «Шустик». — Если тут такие контролеры, то какие же артисты?!
Блондинка фразы, естественно, не поняла, но на всякий случай приветливо улыбнулась.
От программы цирка повеяло чем-то далеким и забытым. Тускло освещенный манеж, плешивый ковер. Номера, даже сложные по трюкам, выглядели полуфабрикатами: то недотягивал финал, то не в характере выступления была музыка.
Народу тем не менее полным-полно.
Шустик, тот самый, что восхищался контролершей, вдруг воскликнул: «Ну дают!..»