В финале на плечах руководителя стояли два акробата, на них — третий, а по бокам, спереди и сзади цеплялись еще четверо, и всех Океанос держал на себе.
Он был не только силен, но и находчив.
Когда на премьере пантомимы «Махновщина» рухнула подпорка моста, с которого всадники прыгали в воду, Океанос, отвечавший за трюки, тут же подменил подпорку собой. Человек держал мост, по которому скакали лошади…
Но в жизни эта «живая кариатида» вела себя, мягко выражаясь, не всегда уравновешенно. Воспитания Океанос был самого что ни на есть балаганного и словам предпочитал жесты.
Ученики его и партнеры не столько опасались травм во время выступления, сколько руководительского гнева за кулисами.
Впрочем, и гнев-то не всегда был закулисным.
Когда Коля, имея всесоюзное имя и будучи награжденным орденом, тем не менее умел иногда уронить мяч, то «расчет» с ним производился «не отходя от кассы». Ходивший по центру манежа отец дожидался трюка с факелами, который шел в темноте, и адресовал жонглеру такой удар кнутом, что тому долгое время «нечем было садиться».
Все это сносилось до поры до времени безропотно, и лишь в Ленинграде Коля, опоздав на репетицию, посмел «убрать фигуру» от отцовского кулака. Кулак врезался в стену, и отец больше руки на сына не поднимал.
Столь требовательный к другим, Океанос к самому себе был попросту беспощаден. Если в его номере заваливался трюк, он рыдал за кулисами как ребенок. Партнеры в такие минуты ходили на цыпочках, и даже лошади старались не шевелиться.
К цирковой династии этот фанатик, однако, не принадлежал.
Он родился в семье мануфактурщиков Ольховиковых, но, открыв в детстве мир, где люди ложатся на гвозди, глотают пламя, летают по воздуху, твердо решил, что только его, Лени Ольховикова, здесь и не хватает! Поначалу он только вертелся возле артистов, то и дело угощал их чем мог, а те, в благодарность, учили разным несложным фортелям. Этого оказалось достаточно, чтобы в тринадцать лет Леня сбежал с цирком Альберта Сура. Расторопные мальчишки любому хозяину нужны.
Вполне вероятно, что волевая натура, ум и энергия сделали бы Леонида Сергеевича Ольховикова человеком заметным в любой другой области.
Однако Леня выбрал именно цирк. Не гнушался никакой работы, не упускал случая освоить очередной трюк или хотя бы попытаться это сделать.
Вместе с ним удрал из дома его дружок Хундадзе, тоже не представлявший жизни без цирка.
Вскоре Леня заболел, а Сур уехал, но будущий Океанос уже начинал набирать характер. Он не пожелал вернуться в сытое детство, а, чуть поправившись, отыскал балаган Сун-Ю-Куня и предложил свои услуги.
В дальнейшем Леня и Хундадзе сменили много таких «зрелищных предприятий», включая балаганы «однокранцевые». За этим красивым словом скрывался шатер, верхушку которого подпирал столб, стоящий в центре манежа. А искусство крутилось вокруг столба.
Здоровенный бугай Прусек, бывший борец, гонял четырех одров, демонстрировавших «свободу» и бежавших то в одну, то в другую сторону, а затем танцевавших вальс.
Мадам Прусек показывала «дамский вольтиж», и одно ее появление верхом на лошади, в довольно солидном возрасте, вызывало веселое оживление балаганной аудитории.
А потом «свобода» у лошадей кончалась. Прусек впрягал их в повозки и гнал дальше, обходя культурные центры на почтительном расстоянии.
В такой компании Леня быстро превратился из мальчика в артиста. Он научился висеть на трапеции, кувыркаться с Хундадзе в акробатической эксцентрике и даже держать партнера на шесте (перш).
Сильный и смелый, трудолюбивый и фанатически преданный цирку, Леня уверенно обретал мастерство, и это не осталось незамеченным. В искусстве, будь то театр или цирк, случай — одно из главных действующих лиц.
Так получилось и с Леней. В 1914 году немецкая труппа Оцеанос осталась без «нижнего», поскольку началась мировая война и «нижний» был отозван в Германию. Партнеры же не захотели нарушать выгодный для них контракт. Они пригласили Леню, и он настолько органично вписался в этот номер, что проработал с ним вплоть до 1918 года.
А затем — опять-таки вместе с Хундадзе — вступил в ряды Красной Армии. В редкие свободные минуты «циркачи», как их называли в полку, веселили бойцов, а в 1919 году они, демобилизовавшись, подались на юг, один — с наганом в память об армии, другой — почему-то с берданкой.