Мне становится не по себе, И от взгляда ее, и от мыслей своих. Я отвожу глаза.
— Все пишем? — спрашивает Екатерина. — Совращаем юношей китовой романтикой? — И, не дождавшись ответа: — Юрий что-нибудь шлет? — спросила вроде бы между прочим, словно так, про общего знакомого. Но задрожала у нее рука, когда потянулась к сигаретам; Хотя, может быть, ей просто неудобно было тянуться. Я пододвинул сигареты.
— Была радиограмма. Дней десять назад. Все в порядке.
Екатерина усмехнулась:
— Дней десять! Я вчера получила.
— Что-нибудь случилось?
— Все в порядке, как ты говоришь. — Она постучала сигаретой, вдруг отложила ее.
— Отчего ж тогда беспокойство?
— Какое беспокойство? — Она пожала плечами. — Дичь какая-то!
— Какая дичь?
— Антарктическая. Твоя любимая… Расскажи что-нибудь про нее.
— Про кого?
— Про Антарктику.
И тут я понял, что Екатерине сегодня тяжело. Только вот отчего?
Кажется, я рассказывал ей про штормовой март.
Екатерина слушала-слушала, потом сказала:
— А знаешь, Александр Алексеевич поручил мне сделать сообщение о нашей работе на конференции, в Москве.
— Какой Александр Алексеевич?
— Мой руководитель.
— Значит, с победой?
Екатерина даже не улыбнулась.
— С победой, — спокойно и как-то совсем безрадостно согласилась Екатерина. — Был бы Юрий со мной! Вдвоем нас бы хватило на большее!
— А в море людям не хватило бы капитана Середы. Или это уже неважно?
— Сейчас не времена Колумба! Его сверстники полетят в космос. Вот где открытия! Я понимаю разлуку ради научного подвига, риск ради этого понимаю. Я бы не заикнулась… Но который год подряд уходить ради китового жира!
— И жир нужен! И хлеб, и колбаса, и картошка! Обалдели совсем! Подавай им звездную капусту! — Я почему-то раскричался.
Екатерина покачала головой.
— Как ты все мельчишь!.. А еще туда же, в романтики!..
— Ты меня не поняла.
— Да что там! Может быть, ты и прав.
— Перестань!
— Что «перестань»?.. Ты в самом деле, наверное, прав… Жизнь проходит. И до подвига далеко, и любовь… А!.. — Екатерина спрятала руку под шубку, медленными круговыми движениями растирала грудь… — Ты извини. Ворвалась…
— Ну и хорошо!
— Ничего хорошего… Просто что-то сердце болит.
— Дать воды?
Екатерина усмехнулась.
— Воды?.. Водка у тебя есть?
— Нет, но я сбегаю.
— Не надо! — Она поднялась. — Проводи меня, если не трудно.
— Ну конечно!..
Мы шли по тихим синим улицам. Казалось, что весна совсем рядом. Где-то в засаде. Вон, наверное, за тем домом. Прячется в черных ветвях уже оттаявшего сада.
Прощаясь, Екатерина сказала:
— Ты, наверное, будешь смеяться, но… Уверена! Что-то случилось у Юрки!
— Да перестань!
— Точно!.. Вот я и мечусь… Ты не думай — это никакой не идеализм. Просто мы еще не взялись за биотоки как следует. Хотя… Вот послушай, что делает профессор…
«Черт бы тебя побрал!» Ни тревоги, ни боли уже не было в ее голосе. Не услыхал я и Юркиного имени, и сердце у нее больше не болело. Зато двадцать минут она бомбила меня лекцией о необыкновенных свойствах биотоков, над проблемой которых она, возможно, будет работать с Александром Алексеевичем.
И такая обида за Юрку взяла меня — впору ехать в Подмосковье и в поселке Озерном отыскивать женщину с золотушным мальчиком, имени которого Юрий мне так и не назвал.
1. Кронов проснулся в половине шестого по «внутреннему будильнику». Так он называл способность подниматься в заданное перед сном время. Способность была действительно редкой. «Будильник» не только начисто прогонял сон, но порой вносил мудрые коррективы в задание. Вот и теперь он поднял Кронова на полчаса позже задуманного.
«Почему?.. Еще потягиваясь в кровати, капитан объяснил и оправдал задержку с пробуждением. Подняться надо было за полчаса до открытия острова. По хлестким ударам волны, по тяжелым каплям на стеклах лобовых иллюминаторов Кронов понял: усилился встречный ветер. Китобоец идет на волну. Значит, остров откроется позже.
Кронов отшвырнул одеяло, вскочил на ноги. Почти машинальным движением сорвал шарпающий по дверце рундука эспандер, рывком растянул пружины и круто повернулся на ворсистом коврике. Коврик смялся под ногами.
— Ну, здравствуй, Ирина!..
С внутренней переборки смотрели на него чуть раскосые глаза. Это была любительская, но удачная фотография, сделанная в день отхода радистом «Стремительного» Костей Галичем. Ирина была «схвачена» Костей неожиданно, когда спускалась с мостика. Наверное, в ту секунду рванул черноморский ветерок, и она торопливо пригнулась, придерживая у колен вздувшуюся юбку, испуганно вскинув до этого восторженные глаза. И столько искренности и женственности было во всей ее фигуре, столько угадывалось в каждом изгибе руки, в смутных очертаниях стремительно стиснутых ног, что Кронов не раздумывая заменил парадный профессиональный снимок, на котором Ирина сияла немного рекламной красотой, на молчаливый дар смущенного радиста.
Кронов еще раз растянул эспандер, да и застыл так… Почему-то не пришло сегодня вместе с пробуждением привычное ощущение приподнятости. Что-то мешало этому! Какой-то неприятный осадок, за ночь не смытый сном.
Кронов повесил эспандер, принял холодный душ, зябко поеживаясь, торопливо оделся и вышел из каюты.
В коридор из-за подрагивающей двери каюты гарпунера доносился плеск воды, хриплые рыки Бориса Бусько.
«Проснулся, чертяка!» — Чуть стукнув по дрожащей фанере, Кронов приоткрыл дверь.
— Здоров, Боря!.. Чего вскочил-то ни свет, ни заря?..
Бусько молча вскинул руку с зажатой в тяжелом кулаке зубной щеткой.
«Злится, чертяка!» — понял Кронов.
— А между прочим, — сказал он, виновато опустив голову, — я должен повиниться.
Бусько перестал чистить зубы, чуть приподнял голову.
— Поставил я вчера, товарищ гроссмейстер, пока вы в каюту за «Беломором» бегали, слопанного вами коня обратно на доску. А вы, вернувшись, не изволили заметить.
Бусько махнул рукой, отвернулся к умывальнику.
«Всерьез злится! — Кронов ухмыльнулся, прикрыл дверь в гарпунерскую каюту. — А уж кому-кому, а Боре надо бы поблагодарней относиться к своему капитану. Зазнался гарпунщик!..»
Теперь по пути в кают-компанию Кронов понял, отчего сегодня не приходит она, приподнятость! Вчера на диспетчерской перекличке, как только Волгин предложил назваться второму добровольцу идти на разведку к острову, Кронов сразу выпалил: «Стремительный» поддержит компанию!..»
Бусько, негромко чертыхнувшись, поднялся и вышел из радиорубки.
«Ах ты…» — Кронов сразу вспомнил, как утром Борис поделился с ним планом уйти далеко на север. «Вот увидишь, возьмем «собак»!» — Так гарпунщик называл сейвалов, сельдяных китов. Вероятно, за их скорость в передвижении и длинные вытянутые морды. Свое предложение Бусько подкреплял затертой на. изгибах картой. В северной части карта пестрела буквой «с» — так отмечались скопления сельдяного кита. Кронов легко согласился С предложением Бусько. «На север, так на север!»
И вот забыл! Забыл и вызвался идти к острову вместе с «Безупречным». «И надо было Юрке вдруг высунуться! Купается в своем рыцарстве!..»
Весь остаток вечера Кронов задабривал Бусько. Даже в шахматы старался проиграть. Но гарпунер вел партию на редкость невнимательно и, потеряв туру, резко смахнул с доски оставшиеся фигуры.
— Не психуй, Боря! Сегодня я, а завтра ты…