«Нет!.. Не надо себя обманывать…»
2. Скорее с удивлением, чем с досадой, подумалось Середе о том, как еще тесно переплетаются между собой достижения человека и его беспомощность, прекрасное и отвратительное. Шестеро земляков пронеслись в космосе и благополучно вернулись на родную землю. И тут же, в эти же годы, флотилия не успевает преодолеть крошечное расстояние и придется умереть молодому капитану. «Умереть! Почему все возвращается к этому? Почему не думается, что это твой подвиг?.. Да это и не подвиг вовсе! Дурацкое стечение обстоятельств».
Подвиг! Это, наверное, прочно и длинно, как якорь-цепь. От космонавтов к Копернику, к Джордано Бруно. Нет! Дальше еще. К тому косматому беспокойцу, привязавшему камень к суковатой палке. Но это уже не просматривается, не читается под слоями веков, как первые звенья якорь-цепи под толщей воды. И вообще… Даже на якорь-цепи белой краской выделены только смычки, так сказать, этапы. Но ведь без обычных, но таких же крепких, хотя и цвета ржавого железа, звеньев не было бы якорь-цепи!
Нет! Это вовсе не якорь-цепь!.. Что-то легкое… Рвущееся ввысь. Непрерывный всполох… Восходящая молния!.. Свет, свет, свет!.. И в его переливах все — косматый беспокоец, Бруно, Гагарин, рябой Гаврилов, защитник Брестской крепости… Та девушка с забытой фамилией, сталкивающая ребенка с рельсов!.. И расступается перед ними чернота, хотя и боль, страшная боль рвется ввысь вместе с брызжущей огнями спиралью света…
— Открылся остров, — тихо, словно проверяя, слышит ли капитан, сказал Аверьяныч.
— Открылся? — капитан слышал. — Хорошо… Старпома ко мне!
«Надо все объяснить Шрамову… Как осторожно, все время отсчитывая лотом глубину, остерегаясь каждого всплеска впереди, самыми малыми ходами подходить к «Стремительному».
3. Боль не помешала где-то в глубоком тайнике души порадоваться случившемуся. Только из-за Шрамова! «Вот и ответ на ваши сомнения, товарищ старпом», — подумал Середа.
«Сомнения» Шрамов высказал зло и категорично неделю назад, когда Середа оказался на мостике с глазу на глаз со старпомом.
— Анатолий Корнеевич!.. Мы сейчас одни, а я давно хотел поговорить с вами по душам.
Я весь внимание!
— Не надо так! Вы старше меня, послужили на флоте… Вы поймите, мне очень бы не хотелось читать нотации. Может быть, вечерком…
— Я готов выслушать любое ваше замечание сейчас, — холодно перебил Шрамов.
— Да это не замечание даже, а скорей… — Середа искал слово, стараясь подчеркнуть дружеский характер разговора. — Вот вы доросли до высокого звания — капитан П-го ранга. Вероятно, вы были… инициативным офицером.
— Вы правы! Я проявил инициативу, как вы изволили выразиться. Если бы я ее не проявил!.. — Шрамов с неожиданной эмоциональностью воздел руки к небу и, опустив их, вздохнул: — Все было бы проще. Я продолжал бы службу и был на сегодня… — старпом замолчал, что-то подсчитывая, и совершенно спокойно сказал: — Да!.. Контр-адмиралом.
— Анатолий Корнеевич, я хотел поговорить серьезно.
— Я вполне серьезен. И откровенен. Я даже склонен высказать опасение, что ваш либерализм, ваше, простите, заигрывание с экипажем разлагают людей. В трудную минуту они просто струсят.
— Что вы называете трудными минутами?
На мостик вбежал запыхавшийся рулевой. Середа передвинул ручки телеграфа на «полный вперед», и заливистая песня дизелей подвела черту под незаконченным разговором…
4. Шрамова не пришлось вызывать. Он ворвался в каюту сам. И теперь ничего не оставалось в нем от «военной косточки».
— Это безумие! — закричал он с порога и судорожно дернулся шеей. — Это идиотизм! Лезть на камни и губить еще одно судно вместе с экипажем!
Ответить Шрамову надо было резко, чтобы выбить страх. Но для резкости у Середы не было сил. Он покосился на старшего помощника спокойно, так же, как подумал: «Хорошо, что ты не стал контр-адмиралом. Будь хоть просто моряком».
Боль исказила просьбу-мысль в глазах Середы. А может быть, Шрамов просто не мог ничего прочесть ни в чьих глазах. Жуткое видение — разбитый остов корабля и чернеющие головы в белой кипени ледяных волн — застило ему все. Взгляд старпома был почти бессмысленным, только злобные огоньки иногда вспыхивали в широко округлившихся зрачках.
И тогда Середа сказал очень тихо:
— Я вас… отстраняю от вахты.
Шрамов не пошевелился, даже не вздрогнул.
— Уходите! — Аверьяныч резко повернулся к старпому.
Огненные сполохи снова спиралями поползли от живота к горлу и вдруг растворились в глухую и непроницаемую тьму…
5. Середа очнулся от резкого, режущего толчка куда-то в глубь носа.
— Не надо! — Он отвернулся от дрожащей руки Аверьяныча, сжимавшего флакон.
Сознание возвращалось сначала очень медленно. И вдруг охватило происходящее сразу и остановилось на тревожной мысли: «Шрамова я отстранил. Кто же там, наверху?»
— Кто на вахте?
— Володя. Второй. Толковый паренек!.. Справится!
В успокоениях Аверьяныча прослушивалась тревога.
«Володя… Как летит время! Особенно это заметно на других. Володя — второй помощник!»
— Аверьяныч!.. — Середа старался говорить бодрее, но от этого речь становилась только отрывистей… — Я… должен быть… на мостике, Аверьяныч!..
Гарпунер только вздохнул.
— Мне… на воздухе… лучше станет, Аверьяныч.
— Лучше?
— Конечно.
Вряд ли поверил гарпунер. Но вместе с одногодком своим электромехаником Самсонычем он стал одевать Середу.
— На размер меньше, что ли!.. — злобно шептал Аверьяныч, и все-таки натягивал бурку на тяжелую ногу Середы.
— Ну как, мастер, а? — тихо послышалось за спиной гарпунера.
— Какого дьявола!.. — Аверьяныч оглянулся и увидел в дверях Каткова. Обеими руками второй механик прижимал к себе высокую стеклянную банку с какой-то кускообразной массой внутри.
— Что это? — не понял Аверьяныч.
— Мед! — торопливо пояснил Катков. — Домашний. Очень от живота полезный.
— Спасибо… Захар Семенович, — тихо, но отчетливо прозвучал в каюте голос Середы.
Катков метнулся к письменному столу капитана, поставил банку. Она сразу затряслась от вибрации мелкой дрожью, пританцовывая, поползла по стеклу. Катков растерянно оглянулся, взгляд его задержался на книжной полке. Выхватив несколько книг, он обложил ими банку, довольный своей находчивостью, потер руки.
Аверьяныч осторожно усаживал на диван уже одетого капитана.
— Сможешь в таком положении?
— Смогу, комиссар… Конечно, смогу!
Аверьяныч кивнул Самсонычу. Они переплели четыре руки под коленями Середы.
— Чего стоишь?.. Помоги! — обрушился на Каткова Аверьяныч. Тот поспешно подошел, осторожно просунул жилистые руки под мышки капитану.
— Тяни, Захар Семенович… не бойся! — подбодрил его Середа.
По узкому трапу на пути в штурманскую нести капитана «без перекоса» было невозможно. И Середа снова потерял сознание.
6. …Мокрые от недавнего дождя ветви бьют по лицу. То с нежной шаловливостью, и тогда, кажется, слышен горьковато-грустный запах березы, то вдруг резкий, больно покалывающий щеку удар, и тогда Середа понимает, что это, конечно, хвоя — мокрый колючий ельник в черном лесу. Еще удар — и тьма разрывается…
Середа увидел качнувшийся вправо белый ствол мачты. Брызги, тучи брызг от разбивавшихся о борт волн залетали на мостик, били холодными крупинами в лицо.
— Опустите меня, — попросил Середа.
Аверьяныч и Самсоныч так и держали капитана на перекрещенных руках.
— Смелее, Аверьяныч!
Середа навалился грудью на планширь: «Так, пожалуй, устою».
Впереди, в десяти кабельтовых, серел корпус «Стремительного». Сначала он виделся со стороны кормы. Но вскоре медленно стал вытягиваться, подставляя ветру и волнам правый борт. Середа понял, что это значит: камни совсем близко, «Стремительный» начинает крутить водоворотами.