— Доктор Вихров, почему вы не смотрите своих больных?
— Я был, Надежда Петровна! Был у…
— Я имею в виду Нину Уфимцеву. — Светлова не дала Андрею возможности увести разговор в сторону. — Неужели вы не понимаете, что она пока что не верит ни в какой лазер. Она верит только вам! Вам, уже исцелившему ее один раз, хоть и на время?
— Действительно! — Неожиданно выпрямился, удивленно уставясь на Андрея поблескивающими стеклами очков, Виктор Крамаренко.
Светлова сокрушенно покачала головой.
— Никогда не думала, что врач, мой врач, заразится этой… технической истерией. Безобразие! — Светлова стремительно вышла.
— Что она имела в виду… под технической истерией? — как-то очень заинтересованно спросил Виктор.
Андрей пожал плечами. Солгал. Он знал, что Светлова имела в виду, пусть и неточно выразилась. Слишком восхищенно заговорил двадцатый век о могуществе машины. Передовая техника — панацея от всех бед. Человек, с его индивидуальностью, с его уникальной, недоступной никакой машине способностью прийти на помощь человеку, слишком поспешно стал оттесняться, не без помощи лихих футурологов, куда-то на обочину жизни. Андрей сам смеялся над этим, не раз восставал против подобных концепций, кем бы они ни высказывались, — и вот на тебе!.. Глупо, конечно! Можно подумать: едва смонтируем — потащим Нину под луч. Когда-то это будет! Если будет вообще… Уже за стенами лаборатории, пока негромко, правда, но все явственней, — Степан держит ухо востро, — гудят противники лазерной хирургии. Светлова не с ними, но…
Сняв спецовку, Андрей потянулся к сиротливо висевшему последние дни белому халату.
— Пошли, Степан…
У самого порога палаты Андрей вдруг остановился, и Степан вошел первым.
Плотная бинокулярная повязка закрывала глаза Нины. Она вся напряглась, только губы дрогнули.
— Здравствуй, Нина! — Андрей старался придать голосу максимум бодрости.
Рука Нины чуть приподнялась и застыла. Андрей осторожно пожал кончики пальцев Нины.
Рука несколько секунд повисела в воздухе и плавно опустилась на одеяло.
— Сейчас я тебя… посмотрю. — В голосе Андрея появилась хрипотца, и он поспешно кашлянул, присел на край койки. Степан сжал Андрею плечо и осторожно вышел.
Ладонь левой руки легко скользнула под затылок Нины.
Губы ее снова дрогнули. Слезинка скользнула из-под повязки по щеке.
— Ну!.. Что это еще за горючая-бегучая?
— Андрей Платонович!.. — Нина придержала руку Андрея, глотнула ртом воздух. — Скажите… Вы тогда знали, что я опять?..
— Когда?
— Ну… Когда я пришла к вам…
— Да что ты, Нина?
— Не знаю, что говорю…. Простите, Андрей Платонович! Сама виновата ведь. Погналась за подранком, да через овраг…
— Ничего ты не виновата. — Остался последний виток повязки. Руки Андрея застыли. — Не открывай глаза сразу! Я скажу.
— Знаю… Не успела, забыть.
Андрей задернул штору. Включил настольную лампу и поднял офтальмоскоп.
— Открой глаза… Так… Посмотри вправо. — Луч от лампы отразился от зеркала офтальмоскопа, скользнул по дрогнувшему зрачку. — Хорошо. Теперь посмотри вверх… Так! Опять вправо… Закрой глаза.
Звякнули кольца раздвигаемой шторы. С болью и какой-то глухой раздражительностью к самому себе отметил Андрей, как осунулось лицо Нины.
— Все! — Андрей потянулся к повязке, но Нина поймала его руку, остановила.
— Не надо!.. Можно, полежу без бинтов?
— Хорошо… Только не открывай глаза.
— А правда, что вы привезли…
— Правда.
— Федора Федоровича вылечите?
— И Федора, и тебя. Не боишься?
— А что? Страшней не будет. Я тогда, как опять затемнела… поплелась на Гареву гору. Думаю, посижу до вечера, а потом в обрыв головой.
— Эх, Нина, Нина!.. Хоть бы обо мне подумала.
— Подумала… Потому и живая. Темноты стала бояться.
— И темноты не бойся!.. Вот сейчас мы ее прогоним. — Андрей взял откинутую руку Нины, протянул вдоль тела. — Вот лежи так, совсем-совсем расслабленно… Вот-вот! А теперь я тебе объясню, почему не надо бояться лазера.
Лицо Нины немного смягчилось.
Андрей старался говорить тихо, но убежденно, словно проводил с Ниной гипнотический сеанс:
— Не первый раз люди обращаются к световому лучу. Едва они увидели солнце… Помнишь, ты была в нашем театре?
Нина печально вздохнула:
— «Аида».
— Да-да! Именно «Аида»! Представь себе высоченную пирамиду Хеопса. Дело в том, что еще в древнем Египте…
Он своего достиг. Лишенная возможности различать окружающие предметы, Нина вдруг увидела обостренной силой воображения все, о чем говорил Андрей. Ей даже показалось, — она услышала, как ударил гонг. И в неустойчивой синеве возникла египетская пирамида. Она заслоняла солнце, и лучи его веером разбегались от ее вершины. Пирамида была несколько нереальной, может быть, напоминала декорацию из «Аиды». Но по ее крутым ступеням два атлетических воина поднимали спотыкающегося слепца. А на самой вершине, сияя золотыми одеждами, монументально застыл жрец. И все чаще и чаще, словно подгоняя время, гремел гонг.
Воины подвели слепца к жрецу, и бедняга опустился на колени, подняв к небу закрытые глаза. И вознес жрец руки, украшенные перстнями с рубинами. И солнце заиграло в них…
— Открой глаза! — приказал жрец голосом Андрея.
И открыл слепец беспомощно мечущиеся незрячие глаза. И лучи солнца, преломившись в рубинах жреца, ударили красными стрелами в глаза слепого. Он поднял руки, закрыл стертыми ладонями лицо, словно защищаясь от ударов. Но чудо уже свершилось. И когда воины оторвали руки человека от его глаз и тот медленно поднял веки, — он их снова закрыл, испугавшись света, что обрушился на него. А потом из груди исцеленного вырвался крик исступленной радости, заглушаемый гонгом, потому что увидел он серебристую излучину Нила, увидел землю и павших ниц людей, славящих исцелителя…
— Какая…. красивая сказка!
— Это быль, Нина… Жрецы шли от поклонения Солнцу. И ты знаешь — иногда этим темным эмпирикам чертовски везло! — Рука Андрея потянулась к повязке.
Нина поймала руку Андрея.
— Посидите со мной еще. Совсем немного!
Андрей боялся пошевелиться…
В то же утро он зашел в палату стариков.
— Что-то ты больно сияешь? — хмыкнул Федор Федорович.
Андрей присел рядом с его койкой. На соседней полулежал Рамсей, мерно перебирая четки.
— Вы стали лучше видеть, Федор Федорович? — Андрей взял руку Федора Федоровича — вроде бы так, потрепать, а сам нащупывал пульс.
Федор Федорович вырвал руку.
— Вчера замерили — все в норме. Это без тебя… Да и погода ломалась.
— Мистер Вихоров! — Рамсей встряхнул янтарные четки. — Я хочу позволять высказать свой диагноз относительно Теодора.
— Что ж, это интересно! — Андрей вежливо повернулся к Рамсею, словно тот мог это видеть.
— Теодор… все время делит свое одно сердце на весь мир. Кусочек сердца на Кубу, другой кусочек Вьетнам, Африка… И везде своя боль. И Теодор хочет всю боль собрать в своем сердце. Но это не смог даже Иесус Христос. Это кончилось очень для него печально.
— Чуешь? — Федор Федррович встрепенулся, явно готовясь в атаку, но Андрей придержал его рукой за плечо, спросил:
— Разве, мистер Рамсей, вам самому не бывает… больно. или стыдно за то, что порой происходит в мире?
Рамсей ответил не сразу. Он достал «Беломор», но, может, вспомнив о Федоре Федоровиче, отложил папиросу.
— Доктор Вихоров. Я должен сказать, меня сразу после войны приглашали визитом вашу страну. Когда мы еще… союзнический дух… Пока…
— Сэр Уинстон Черчилль не выступил в Фултоне! — не сдержался Федор Федорович.
Рамсей поднял белую ладонь, укоризненно спросил:
— Мы же договорились, Теодор?
— Эскюз ми. Молчу.
— Я вас слушаю, мистер Рамсей. Вас приглашали к нам, а вы не приняли приглашения?
— Не совсем так… Я все откладывал свой визит.