Девушка с тихим застенчивым взглядом что-то прошептала, протянула мне книжку. Ее фамилию я переспрашивал дважды. Потом подписал «Синюю границу» студенту политехнического, пожилой женщине, державшей за руку притихшего пятилетнего мальчугана Сережу. После пространных надписей домочадцам и друзьям Незнакомки мне было стыдно ставить новым читателям, с почтительной молчаливостью подавшим книжки, короткие автографы. И я старался. Я расспрашивал их о жизни и, сообразуясь с ответами, писал добрые слова пожеланий. «Спасибо», — говорили они. «Спасибо вам!» — отвечал я.
Последним подошел ко мне паренек лет тринадцати и тоже протянул «Синюю границу».
— А интересно тебе будет? Тут в основном лирика.
— Интимная? — Веснушки на носу паренька дружно взлетели и застыли.
— Лирика есть лирика! — с непонятной строгостью ответил я и написал самый короткий в этот день автограф.
— Эврика! — Рядом выросла озаренная открытием Незнакомка. — Эврика! Вечной вам молодости и неувядания!
— Мне?
— Господи! Марии Федоровне!
— А!
— То-то же! — Она смотрела на меня, как победительница трудной викторины. — Улавливаете подтекст?
Я пожал плечами.
Незнакомка махнула рукой:
— Все равно пишите. Просто не знаете вы Марии Федоровны!
После ее ухода в магазине осталась почти больничная тишина, призрачное облако «духов и туманов» и торопливо сунутая мной в карман записка. Как позже выяснилось — с телефонным номером, после которого многозначительно торчал восклицательный знак.
Я стоял у прилавка, совершенно опустошенный от интенсивной раздачи добрых пожеланий, и боялся взглянуть на продавщицу. Мне казалось, она заметила, как, что-то проворковав, Незнакомка ткнула в мою руку записку. И вообще мне вдруг стало чего-то стыдно.
Осторожно покосившись, я увидел, что продавщица тоже смущена. Розовым, неровно подрезанным ноготком указательного пальца она тихо постукивала по приготовленной мне пачке «Синей границы», ядом одиноко синел еще один экземпляр. И вдруг девушка тихо выдохнула:
— Напишите и мне, если вы не сердитесь, конечно…
— Не сержусь! — чуть не закричал я и торопливо выхватил спрятанную было авторучку. Уже склонившись над титулом, узнав предварительно имя и фамилию продавщицы, я все же не без подковырки спросил — Нина! А вы и других предупреждаете, что моя книжка не про шпионов?
Нина покачала пунцовой головой из стороны в сторону.
— Просто название такое. Некоторые думают…
— Ну и правильно! Предупреждайте! — вдруг санкционировал я. — Чего там… обманывать.
— Книжка все равно разойдется, — поспешила успокоить меня Нина. — Вот увидите!
Я благодарно взглянул на нее и тут же торопливо вышел из магазина…
Да! Незнакомке я как-то позвонил. Нашла на меня вдруг тяга к гранатовому торшеру. Она очень долго переспрашивала: «Какой Игорь?» Я извинился и повесил трубку.
КАК НАЧИНАЛАСЬ АНТАРКТИКА
Моя антарктическая эпопея началась с телефонного звонка главы одесского отделения Союза писателей.
— Как дела, старик? — спросил глава.
— Да так себе…
— Слушай! Как ты смотришь, не сходить ли тебе разок в Антарктику. А?
— Так ее ж закрыли!
— То есть? — В голосе главы прослушивался испуг.
— Так, закрыли. Потолок там в аварийном состоянии, что ли… Давно там уже не закусочная, а какой-то склад. Кажется, «Пишбумторга».
Вздох облегчения прошелестел в трубке, а потом она довольно долго булькала от смеха. Я даже чуть отстранил трубку. Наконец прорезался голос:
— Узковато мыслишь, старик! — сказал глава. — Я имею в виду не закусочную, а самую что ни на есть настоящую Антарктику. Шестой континент! Край айсбергов и китов. Понял?
— Не очень.
— Короче. На китобойную флотилию нужен редактор газеты. Мне тут звонили… Я и подумал: может, ты захочешь проветриться? Наберешься впечатлений, побываешь в загранпортах.
Теперь помолчал я. Потом спросил:
— Это на сколько ж они уходят?
— Да месяцев на семь-восемь. Ты подумай. С домашними посоветуйся…
Домашние мои так и прыснули, узнав о содержании разговора.
«В Антарктику? Это с твоим-то давлением? Да тебя ни одна медкомиссия не пропустит!»
«Да, давление…» Эта мысль отравляла мою запылавшую жаждой странствий душу, когда я толкался у входа в Управление китобойной флотилии. В кармане моем лежало направление на медкомиссию. Нежаркое сентябрьское солнце золотыми пятнами проливалось сквозь кроны каштанов, и мне нравилось крутиться вот тут, среди слегка хмельных здоровяков, разодетых в яркие заморские рубашки китобоев, не боящихся ни черта, ни дьявола, ни тем более медкомиссии. Впрочем…
Меня окликнул участник нескольких антарктических походов директор вечерней школы моряков Иван Аристов. Узнав, что и я собираюсь в очередной рейс, Иван взвыл от восторга, обхватил меня железными ручищами профессионального борца и легко оторвал от асфальта.
— Давно бы тебе! Ребя…
— Да подожди ты! — Я закрыл ему ладонью рот. — Пусти и пока ни с кем не знакомь.
— Что так? — Иван удивился, но на землю опустил.
— А так!.. Отойдем-ка… — И я поведал Ивану свои сомнения насчет медкомиссии.
— Да-а, братец! — Иван сочувственно вздохнул. — Ну, да ты не робей. Я тут знаю одного давленца! В пятый рейс идет и хоть бы хны!
— Неужели? А комиссия?
— Проходит как-то!.. Да вот и он, легок на помине. Дядя Вадя! — закричал Иван.
Из-под пятнистой каштановой сени к нам неторопливо приближался немолодой, лет под пятьдесят, наверное, моряк с красно-медным загаром по скуластому широкому лицу. Через минуту мы познакомились и всей троицей двинулись в сторону Приморского бульвара, где за скромной синей вывеской «Водздравотдел» и притаилась та самая медицинская комиссия, преодолеть рогатки которой мне было совершенно необходимо.
— Как у вас режим? — строго, словно взаправдашний доктор, спросил дядя Вадя.
— Что? — Я даже поперхнулся.
— Спите хорошо?
— О! Это да! Отлично сплю.
Дядя Вадя удовлетворенно кивнул.
— Кофе пьете?
— Пью. — Я вздохнул. — И не только кофе.
Снова кивнул дядя Вадя и тут же перешел к инструктажу:
— Кофе исключить! И пива не надо. Да и коньяк — баловство одно.
Я покорно молчал в полной уверенности, что сейчас дядя Вадя перечеркнет и вино, и водку. Но он тоже замолчал. И тут не выдержал Иван Аристов.
— А что, дядь Вадь, коньяк зловредней водки для давленцев?
— В два раза! — категорически отрезал дядя Вадя. — Ну посуди сам… Дорогой ведь, черт! А в ресторане еще и наценка. Пьешь и расстраиваешься. Ну, конечно, тут тебе давление и дает скачок. Если хочешь знать, еще академик Павлов доказал — все болячки от нервной системы происходят.
— А… водка ничего? — застенчиво спросил я.
Дядя Вадя строго покосился на меня.
— Ежели с умом! С умом надо. — И тут он круто свернул в черный дверной проем гастронома, последнего на нашем пути.
«Ну, уж это сейчас совсем ни к чему!» — досадливо подумалось мне, но заметно повеселевший Иван чуть подтолкнул меня, и мы вошли в сумрачный после солнечной улицы кафельный зал магазина.
Однако, против нашего ожидания, дядя Вадя равнодушно миновал играющий всеми цветами радуги прилавок винного отдела, прошел в самый дальний угол и там попросил полусонную продавщицу взвесить килограмм яблок. Причем указал дядя Вадя на самые никудышные, зеленые, как тоска. От одного взгляда на них жизнь заметно утрачивала свою ценность.
— Кислые? — спросил дядя Вадя.
— Кислые! — обрадованно призналась продавщица. Мол, откажутся — и дремли дальше, досматривай вторую серию. Но не тут-то было! Дядя Вадя только слюну глотнул. — Порядок! Пожалуй, полтора кило нам дайте…
Мы с Иваном переглянулись, пока ничего не понимая.