Но самое удивительное, что первым словом, произнесенным Ириной после знакомства со мной, оказалось… «почему».
— Почему-то в незнакомые города я каждый раз попадаю на рассвете! — сказала она певучим грудным голосом.
Я просто ахнул:
— Вы… «почемучка»?
— Почему? — смешно растерялась Ирина и, тут же сразу поняв меня, обрадованно закивала головой, тихо рассмеялась: —Ага! А вы тоже?
— О! — зарокотал Кронов. — Он и Юрка самые величайшие «почемучки» нашего времени.
В это утро мне нравилось жарить омлет с колбасой на огромной, как солнце, сковородке и заваривать кофе по-турецки, а может быть, и не по-турецки.
Ирина еще несколько раз поднимала глаза на блаженно притихшего Кронова и мне стало немного обидно. Я вдруг подумал, что на меня так вот не смотрела ни одна женщина.
Вот тогда я и понял — можно, даже нужно поселить Ирину в доме Екатерины Середы! Может быть, рядом с ней Екатерина Великая поймет, что знание теории Эйнштейна еще не все, и друг мой, а ее муж, Юрий Середа не от жира бесится, когда с неожиданной тоской смотрит сквозь ее почти античный лик…
4. Екатерина открыла нам быстро. Сразу повела в комнаты, оборвав извинения Кронова резким шепотом:
— Тише! Соседей мне поднимете!
Была она в теплом ворсистом халате, однако по всему чувствовалось, что поднялась задолго до нашего звонка: лицо свежее с только что стертыми на скулах пятнышками крема; в пепельнице около стопки исписанных листов тлела недокуренная сигарета. На большом круглом обеденном столе, на подоконнике, даже на натертом до зеркального блеска полу аккуратно сложенные пачки писчей бумаги: напечатанный текст часто перебивался замысловатыми значками формул.
Я был искренне благодарен Екатерине за ее грубоватую деловитость, за неброский такт интеллигентной женщины, избавлявший и меня, и Кронова от долгих объяснений.
— Середа! — спокойно сказала Екатерина, решительно протягивая Ирине руку.
Ирина вспыхнула, негромко ответила:
— Ира…
И тогда Екатерина, улыбнувшись, тотчас поправилась:
— А я Катя!.. Ванну, а? Пока вода горячая?..
И, как Ирина не отнекивалась, Екатерина потащила ее за собой, на ходу выхватив из шифоньера красивое, все в ярких птицах кимоно.
С первых минут Екатерина завоевала Ирину. Я это видел, угадывал в Иринином взгляде, которым она провожала каждое движение резкой и сильной женщины.
Вообще Екатерина умела и, мне кажется, любила привораживать к себе женщин. Причем в числе ее поклонниц были чаще всего неустроенные: или недоучившиеся, или недолюбившие, или просто растерявшиеся от разных житейских невзгод. Поначалу я думал, что тут всего лишь своеобразное женское тщеславие.
Ведь они, неудачницы, ярко оттеняли и ум, и завидную волю, и своеобразную красоту Екатерины. Но, приглядевшись, я понял, что поспешил с обвинением. Екатерина с такой настойчивостью бралась за беды своих подопечных товарок, что у тех все, наконец, устраивалось, и они снова начинали жить полнокровно и потому, наверное, все реже вспоминали свою благодетельницу. Екатерина никогда не кляла упорхнувших из-под ее крыла подопечных, быстро находила новых «гадких утят» и хлопотала над ними, пока не выводила в «лебедихи».
Видимо, тут просыпалась в Екатерине мать. Это было трогательно. Но я не сразу решился спросить Юрия, «почему»… Почему, при такой тяге Екатерины к материнству, не подарит она самой себе сына или дочку, чтобы отдать им нерастраченное тепло?
Через несколько минут ванна водопадно зазвенела, заглушая смех Ирины. Кронов счастливо улыбнулся, словно поздравляя себя с правильно принятым решением, и озорно подмигнул мне.
Наконец Екатерина вернулась. Вытирая руки, насмешливо взглянула на Кронова. Меня она, казалось, не замечала.
— Чего стоишь? Садись-ка, дружок… — Екатерина достала новую сигарету.
Кронов протянул ей синий огонек зажигалки. Прикурив, Екатерина уселась напротив Кронова, сердитым рывком потянула полу халата, прикрывая белое, как эмаль, очень плавной линии колено. Потом глубоко затянулась и пристально-строго посмотрела сквозь выпущенный дым на Кронова.
— Так что, мой друг? Стареешь? На девочек потянуло?
— Катя! — Кронов вскочил.
— А-а… Значит, серьезно, — Екатерина частыми толчками затушила сигарету, поднялась и вдруг виновато улыбнулась. — Тогда прости, Николай! Тогда… поздравляю! — и поцеловала совсем растроганного Кронова.
Мне показалось, что глаза Екатерины повлажнели. Трогательно дрогнули отчего-то вдруг побледневшие губы. Но Екатерина резко отвернулась к зеркалу, поправляя ничуть не сбившуюся прическу, а когда снова посмотрела на нас, лицо ее было спокойным, сосредоточенным, упрямая складка заметно обозначилась над уголками чуть сдвинутых бровей.
«Ну и ну!» — чуть не вырвалось у меня.
Расставляя на столе посуду, Екатерина негромко, словно бы про себя сказала:
— Главное, что она у тебя не дура.
— Откуда ты знаешь? — рассмеялся Кронов. — Вы ведь минуты две вместе побыли!
Екатерина кивнула. Совершенно спокойно, даже с какой-то досадой пояснила:
— У меня на дур чутье!.. — И, посмотрев с прищуром куда-то вдаль, тихо добавила: — Ненавижу дур!..
И снова мне показалось, что губы Екатерины побледнели.
Вошла Ирина. И вместе с ней, только с противоположной стороны, из высоченного окна, за которым махала желтыми ветвями акация, в сумрачную до этого комнату вкатилось солнце, и все стало праздничным.
Кронов не мог отвести глаз от Ирины. Да и я… В броском кимоно, со своей милой раскосинкой в глазах, в чалме из полотенца, казалось, она пришла в эту заваленную рукописями комнату прямо из восточной сказки.
Я посмотрел на Екатерину. Она выглядела немножко растерянной. Впрочем, может быть, мне просто хотелось заметить ее растерянность.
За завтраком Екатерина деловито сообщила Кронову:
— Твой пароход пришел. Под дегазацию стал. Или как там у вас называется?
Кронов, с аппетитом проглатывая сочный кусок ветчины, кивнул:
— Дератизация… Отлично, раз пришел!
— Вы не думайте, Катя, — по-своему истолковав сообщение Екатерины, поспешила вмешаться Ирина. — Кода сказал, как только кончится эта… деригазация, мы на корабль к нему перейдем, мы вас не стесним…
Екатерина усмехнулась.
— А потом?
— Потом?.. — Ирина растерянно взглянула на Кронова.
— В декабре мне обещали комнату…
— Вот! — обрадованно подхватила Ирина.
— А до декабря? — продолжала приземлять Екатерина. И, не дождавшись ответа, категорически постановила: — Никуда ты не пойдешь. Слава богу, места хватит. А вообще-то на пароходе жить интересно! — неожиданно воскликнула Екатерина. — Какой-то там удивительно целесообразный ритм жизни… Люблю пожить в каюте, хотя мой благоверный и начинает нервничать, если я задерживаюсь на борту.
Кронов лукаво улыбнулся.
— Разрешите догадаться почему?
— Ну?
— При длительном пребывании вашего величества на борту «Безупречного» команда начинала путать, кто старпом. А теперь, надо полагать, предстоит путаница по вопросу: «Кто капитан?».
Екатерина слегка задумалась и, вдруг сокрушенно покачав головой, рассмеялась, шутливо толкнув Кронова ладошкой в лоб…
5. И вот я снова в доме Середы.
— Здравствуй. Проходи! — не то приглашает, не то приказывает Екатерина и идет в комнаты, ни разу не оглянувшись на меня. Кажется, она со мной с первого дня на «ты». Именно она со мной. Я же научился разговаривать с ней в безличной форме, когда не поймешь— «ты» она мне или все-таки «вы».
В столовой сидел не то Николай Николаевич, не то Алексей Николаевич, уже пожилой ученый, руководитель Екатерининой диссертации. Один раз меня с ним знакомили на молодежном вечере. Но он забыл. Потому что, после короткого приказа Екатерины: «Знакомьтесь!», протянул мне стремительную руку, глядя куда-то за мое плечо. Он оказался Александром Алексеевичем. Мне немного стало обидно, что он не узнал меня. В тот вечер я был в ударе — молодежь встречала лирику тепло. Мог бы и запомнить, черт возьми! Я, однако, успокоился, подумав, что назовись хоть Юрием Михайловичем Лермонтовым, он все равно посмотрел бы сквозь меня.