Доболеть ему не дали. Еще до подъема прибежал дежурный радист и поднял Дим Димыча тревожным сообщением о том, что «скис передатчик».
Дим Димыча не было до самого обеда. А мне — то ли выпуск второго номера газеты так вдохновил, то ли организм выздоравливающего взыграл — очень уж захотелось перед обедом промочить горло. Тут-то я и вспомнил, как Дим Димыч, засыпая, бормотал про какую-то настоечку. Сунулся в рундучок — действительно, стоит с полбутылки темновато-коричневой жидкости. Вытащил облитую липким стеарином пробку, понюхал… Она! Настойка… Хожу, потираю руки. Вот, мол, сейчас Дим Димыч придет — мы перед обедом и… Однако посудой в кают-комлании уже гремят, а соседа моего нет и нет. Есть хочется — впору ремень грызи!.. Ладно, думаю, налью себе немного — Дим Димыч не обидится. Так и сделал. Выпил — дух перехватило: крепкая! Но ароматная! На «Охотничью» смахивает… Отдышался и наверх — обедать. С удовольствием, надо сказать, покушал. Как по заказу, ухой в этот день нас потчевали.
Возвратился в каюту, сижу, покуриваю, прикидываю в уме очередной номер «Советского китобоя». Входит Дим Димыч, бледный, измученный.
— А вот и я, — говорит он, устало улыбаясь. — Там конденсатор пробило. Пришлось повозиться…
— Дим Димыч, — виновато перебиваю я соседа, — надеюсь, не обидишься: я тебя не дождался и перед обедом пропустил полстаканчика твоей настоечки. Какой настоечки? — Дим Димыч побледнел еще больше. А той… в рундучке.
Дим Димыч так и сел на палубу. А у меня сердце екнуло. Не иначе, думаю, проглотил я какой-нибудь технический препарат и теперь мне обязательно карачун будет. Но нет… «Настоечка» оказалась ничем иным, как 96-градусным спиртовым раствором женьшеня. Доктор дал Дим Димычу полбутылки на весь рейс, из расчета шесть капель на стакан воды. Та порция, что я, чуть поморщившись, пропустил перед обедом, предназначалась на три месяца систематического приема.
— Что ж теперь будет со мной, Дим Димыч? — не на шутку струхнув, задал я своему соседушке погубивший меня вопрос.
— А я знаю?.. Надо, пожалуй, доктора спросить. — Дим Димыч вышел из каюты и минуты через три вернулся в сопровождении доктора.
— Знаете, Николай…
— Все знаю, дорогой! — спокойно, но, мне показалось, несколько зловеще перебивает меня доктор. — Главное для вас сейчас — спокойствие… — Николай Иванович усаживается против меня, смотрит мне в глаза с трагической сосредоточенностью. — Когда выпили?
— Да минут двадцать назад. Хм! — Николай Иванович поднимает перед моим носом указательный палец… — Так… Смотрите мне на палец… Хорошо! Следите за ним… — Доктор медленно уводит палец влево, затем вправо. Опять многозначи, тельно хмыкает и вдруг спрашивает: — Кто написал «Пиковую даму»?
— Чайковский… А повесть? Пуш… Что вы из меня идиота делаете?
— Спокойно, дорогой, спокойно… Видите, у вас уже повышенная возбудимость…
Наконец, чуть подавив вздох, он поднимается.
— Так… Будем надеяться, что все обойдется. Но в кают-компанию вы не поднимайтесь. Ужин вам принесут в каюту.
— Это почему?
— Так надо, дорогой!.. Видите, вы излишне возбуждаетесь… Вы же мужчина! Должны знать о некоторых свойствах женьшеня… Где гарантия, что после такой лошадиной дозы…
— Вы с ума сошли! Да у меня и в мыслях нет!..
— Успокойтесь! — строго перебил меня Николай Иванович. — «В мыслях нет!..» Сейчас, может быть, и нет. Но в том-то и беда, что женьшень действует внезапно. Скомпрометируете себя в глазах всего командного состава…
Мне стало мерещиться черт знает что…
— Правда, Михалыч! На черта тебе такие приключения? — не очень уверенно поддержал доктора Дим Димыч. — Закусишь в каюте и — морской порядок!
Я сдался. В конце концов, думаю, Николаю Ивановичу лучше знать. Главный. врач флотилии… Кандидат наук!.. Черт меня дернул с этой настойкой!
Потянулись минуты бессмысленного одиночества. Попытался уснуть — не тут-то было. Неделю молчавший телефон вдруг ожил. Звонили почти все мои знакомые. И у каждого оказывалось неотложное дело, все просили «на минуточку зайти». Согласно докторской инструкции я отвечал разбитым голосом, что неважно себя чувствую и закрыт в Каюте по указанию главврача. Друзья почему-то очень образованно рекомендовали мне лежать и поскорее поправляться. Позвонил и замполит. Сдавленным, как я позже узнал, от смеха голосом он предложил мне перекинуться до ужина в шахматишки.
— Жаль, что захворали. Ну да, наверное, обойдется!..
Ровно в восемнадцать Николай Иванович и Дим Димыч торжественно внесли в мою каюту тарелку с макаронами и стакан чая.
— А что, сегодня… без котлетки? — удивился я.
— Да котлетка-то была, — вздохнул доктор, — но вам следует воздержаться. Мясо, оно, понимаете ли, усугубляет…
Я вздохнул и лениво ковырнул вилкой макароны.
Не знаю, на сколько бы затянулась эта штука, но ее организаторы Николай Иванович Калиниченко и Дим Димыч явно перегнули палку. Дело в том, что они пытались не пустить меня и на киносеанс. Тут уж я действительно пришел в «состояние возбуждения» и, отшвырнув моих мучителей, выскочил из каюты под веселый обстрел лукавых взглядов, увы, слишком многих, посвященных в суть розыгрыша… И надо ж мне было так попасться на удочку! Утешал я себя тем, что «погорел», не в пример многим новичкам, по узкой медицинской, даже скорей фармацевтической, а вовсе не по морской части.
СИНЬОР ПОМИДОР И ДАЛЬНЯЯ РАЗВЕДКА
Еще на одесском рейде на кормовую палубу китобазы, мотоциклетно потарахтев, «припалубился» вертолет. Покачав упругими лопастями, он уснул красной стрекозой на отведенной ему площадке, а против меня, за столом кают-компании, возник стриженный под ёжик паренек с круглым и красным от щедрого загара лицом и настороженным взглядом.
«Синьор Помидор!» — немедленно окрестил я про себя нового сотрапезника.
Далее, наверняка, появился черт. Ибо кто ж иной мог дернуть меня за язык, когда я ни с того ни с сего подбросил моему соседу справа — главбуху флотилии — мыслишку вроде того, что вертолет в Антарктике — декоративное излишество. Дальность его полета ограничена, поэтому эффективность разведки сомнительна и вообще — дополнительные накладные расходы. Еще короче: курица — не птица, вертолет — не самолет!
Главбух отчего-то поперхнулся и бросил испуганный взгляд на моего визави. А Синьор Помидор запунцовёл еще ярче, резко поднялся из-за стола и, отшвырнув скомканную салфетку, направился к выходу.
У порога кают-компании его остановил укоризненный голос старпома:
— Между прочим, товарищ Шаманин, — заметил старший помощник, — офицер, покидающий кают-компанию, должен спросить разрешения у старшего.
Шаманин круто повернулся к старпому и, бросив на меня короткий взгляд совершенно побелевших глаз, глухо произнес:
— Извините! Разрешите п-покинуть…
Только тут я заметил на темно-синей тужурке, которую принял было за морскую, золотистую птицу Аэрофлота и прикусил язык. Раньше бы мне сообразить!..
Казалось, пути к вертолету мне навсегда заказаны. Шаманин при встречах со мной едва здоровался, и это было печально. Дело в том, что я, как бывший авиатор, рассчитывал полетать с китобойным вертолетчиком хотя бы в качестве наблюдателя — и вот на тебе!
Но случилось так, что в Атлантике приболел техник, неизменный спутник Шаманина в тренировочных полетах, и я, что называется, сделал шаг вперед…
Похоже, что командир вертолета опешил от моего нахальства. Что-то смущенно лепеча насчет своего авиационного прошлого, я заметил, как лицо Шаманина то бледнело, то вспыхивало до невозможной пурпурности, и не поверил своим ушам, когда он вдруг сказал: