— Добро!.. На связь с базой будете выходить через каждые десять минут!
— Есть, через десять минут! — Я с радостью взвалил на себя крест подчиненного Синьора Помидора.
— В случае приводнения вертолет покидаете только по моей команде.
— Есть…
Никакого приводнения не было. Полет прошел вполне нормально и даже более того — в воздухе было достигнуто полное взаимопонимание. Женя Шаманин разрешил мне минуты полторы подержать штурвал и убедился, что я не новичок в пилотском деле.
— А ничего!.. Чувствуешь машину. Потренировать — так, может, и толк будет.
Захлебываясь от восторга, я расхваливал аэродинамические качества вертолета. Но как только вернулись на базу, невидимый черт снова дернул меня за язык. Мол, жаль — нельзя на вертолете заняться высшим пилотажем.
— Но, — тут же я дал задний ход, — ведь и на торпедоносце петлю Нестерова не крутанешь!
— Не крутил?
— Нет, — признался я. — Торпедоносец — не истребитель.
— Ладно… Вот придем в Антарктику, полетим с тобой в дальнюю разведку…
— Полетим! — обрадованно перебил я и не придал особого значения озорным бесенятам, затаившимся в зрачках командира вертолета.
И подошла Антарктика. Окружила нас серым свинцовым безбрежьем, редкими скалами айсбергов, придавила низким, в клубящихся тучах небом. А китов припрятала. И тогда командир вертолета Евгений Шаманин получил приказ капитан-директора флотилии на дальнюю разведку.
…Наверное, мы с Щаманиным, оба в оранжевых спасательных жилетах, на сером фоне расстилающегося за кормой океана выглядели достаточно эффектно, потому что печатник нашей типографии Вася Кондрачук без конца щелкал фотоаппаратом, увековечивая если не для потомства, то уж для нашей многотиражки предстартовый момент. Хотел я одернуть Василя, вспомнив стойкую нелюбовь летчиков к фотографированию перед полетом, а потом рукой махнул. «Подумаешь! Тоже мне боевой вылет!..» Кстати, лучшим снимком у Васи оказался потом именно тот, где я отрешенно махнул рукой. Сама собой напрашивалась подпись: «Прощайте, товарищи…» Разумеется, никакого страха я не испытывал и пропустил, можно сказать, мимо ушей зловещее обещание Шаманина: «Сегодня ты прочувствуешь вертолетные возможности!»
Все привычно затряслось, затарахтело, и мы взлетели. Повисли над палубой, и корма незаметно выскользнула из-под нас.
Сначала под вертолетом белыми жгутами переплетались буруны от винтов уходящей вперед китобазы, потом закачались серые барханы океана. Сквозь грохот мотора в наушниках что-то вякал вазовский радист, расслышать его не удалось, но на всякий случай я ответил, прижав к горлу ларенги: «Летим! Все в порядке. Привет отважным…»
Шаманин сделал вокруг китобазы широкий круг и взял курс девяносто градусов — так и планировалась разведка…
И слева, и справа, и спереди, и сзади — бескрайняя, как бы застывшая серо-зеленоватая пустыня. А над ней блёклое скучное небо. Никаких тебе чаек в нем: не то что китов — никакой видимой живности под ним. На душе вдруг стало по-осеннему тоскливо.
— А ну-ка, оглянись! — крикнул Шаманин, — Базу видно?
Я оглянулся. Никакой базы! Совершенно пустынный мир, и одни мы в нем на своей монотонно тарахтящей керосинке.
— Вот и хорошо! — Шаманин оглянулся и озорно подмигнул. — Значит, и они нас не видят. Теперь гляди, что может вертолет… Сейчас мы с тобой мертвую петлю замостырим!
— Чего?
— Петлю Нестерова, говорю!..
— Хе-хе! — ответил я в полной убежденности, что энтузиаст вертолетной авиации, конечно, шутит. И тут я увидел, как резко поползла вверх стрелка указателя оборотов. Потом меня рвануло назад — увеличилась скорость, — и вдруг, вместо зыбкого горизонта впереди, я увидел перед собой бледную небесную твердь с одиноким дымчатым облачком. И еще я почувствовал, что диск винтов уже не над нами, а где-то сзади… Мы шли почти вертикально вверх и как-то зависали, что ли, потому что вся пыль, бывшая в кабине, поднялась к застеклённому фонарю, забила глаза и ноздри.
— Женька, брось!..
Но вертолет продолжал запрокидываться.
— Женька!.. У меня трое детей!..
На вертикали, может быть, в критической точке мотор «зачихал», угрожающе забулькал и это, наверное, удержало Шаманина от завершения мертвой петли. Он отжал штурвал, и горизонт медленно всплыл снизу, качнулся и неуверенно занял свое обычное положение. В кабине медленно оседала пыль…
Шаманин чихнул и спросил:
— Про детей травонул или правда?
— А ну тебя к черту!
— Ну вот!.. Сам же хотел… Понимаешь, карбюратор надо подрегулировать — тогда получится!
«Башку тебе надо подрегулировать!» — подумалось мне, но я промолчал.
— Много детей — это хорошо! — вдруг вздохнул Шаманин. — Сыновья?
— Дочка у меня, но все равно…
— Конечно! — перебил Шаманин. — Дочка — это тоже хорошо. — И опять вздохнул. — Ладно. Давай искать китов.
Минут тридцать Тарахтели мы над свинцовой гладью — ничего! Меняли курс, поднимались выше и опускались, обошли стороной снежный заряд, высыпавший из небольшой сизоватой тучки, — ни всплесков, ни фонтанов! И когда мы окончательно разуверились в успехе нашего поиска, внизу, справа по борту, двумя огромными, отливающими желтизной торпедами скользнули под Прозрачной волной киты. Два!.. Через секунду они вынырнули, расколов стекло воды лоснящимися спинами, и пушистыми султанчиками синхронно вспыхнули два фонтана.
— О! — воскликнули мы с Шаманиным тоже синхронно, и я тут же прижал к горлу ларенги:
— Алло, «Касатка», алло, «Касатка»! Я — «Альбатрос». Видим под нами двух. Повторяю: видим двух!
— Каких? — услышал я вопрос китобазы и даже узнал голос Дим Димыча.
— Алло, китобаза! Это не зубатые, не зубатые! Прием!..
Доклад мой прозвучал, конечно, не очень остроумно. Ибо зубатых, то есть кашалотов, никто в этом районе и не ожидал. Здесь они попросту не водились.
— Алло, «Альбатрос»! — Голос Дим Димыча обрел раздраженную интонацию. — Понятно, что не зубатые. Уточните, какие. Наши или не наши? Прием!..
«Наши или не наши!» — подумал я, тоже раздражаясь. Дело в том, что есть изрядно повыбитые породы китов. Охота на таких запрещена международной конвенцией. Именно их-то и следовало именовать «не наши». А разглядеть китишек как следует мне никак не удавалось. Стоило нам снизиться, киты, пугаясь непонятного грохота огромной птицы, сразу уходили в глубину, и тогда вообще ничего нельзя было увидеть, кроме широких, медленно расходящихся кругов — следов от взмаха могучего китового хвоста. Поднимались выше мы — и они выходили на малую глубину и даже на поверхность, дразня нас белыми хризантемчиками фонтанов. Но с высоты я с одинаковой убежденностью мог окрестить их и финвалами, и блювалами, и любыми известными мне наименованиями китовых пород.
— Алло! «Альбатрос-52», — загремело в моих наушниках, и теперь я узнал жесткий голос капитан-директора. — Опишите внешний вид китов!
Легко сказать: «Опишите внешний вид!» Что я с ними за столом в кают-кампании сижу, что ли? Я переключил рацию, прижал ларенги и начал:
— Алдо, «Касатка»… Ну, они… коричневые, кажется… Большие…
И тут я явственно расслышал слово «идиот». До сих пор не знаю, сам я так самокритично оценил свой доклад или это не сдержался капитан-директор? Скорее всего он, потому что через мгновение в наушниках прозвучал вполне корректный, но категорический приказ:
— «Альбатрос»! Засекайте свою точку и немедленно возвращайтесь на базу. Как поняли? Прием!..
Поняли мы хорошо… Мы развернулись и полетели в сторону китобазы. Так мы с Шаманиным во всяком случае полагали. Однако вот уже минут десять лету, а впереди никакой китобазы. Гоняясь за китами, мы несколько завертелись. Вообще-то в такой ситуации ничего трагического нет. В случае потери ориентации достаточно попросить радиослужбу китобазы дать сигнал — и пилот, взяв радиопеленг, выводи машину на нужный курс. Так мы попытались поступить и в данном случае.