Лэнг продолжал мерно расхаживать по комнате, пытаясь мысленно сформулировать главную идею своего выступления. Пегги молча наблюдала за ним, положив руки на машинку и выжидая удобный момент, чтобы прервать его.
— Зэв, — решилась наконец она, — я должна поговорить с тобой.
— Не теперь, — ответил он, не останавливаясь и не поднимая глаз, устремленных в пол. — Пиши: «Я имею удовольствие знать Шиэна в течение многих лет и считаю его одним из выдающихся людей нашего времени, я бы сказал — совестью нашей эпохи…» Нет! — перебил Лэнг самого себя. — Не то. Как бы это выразиться получше? Ведь нельзя же сказать «одной из совестей нашей эпохи»!
Лэнг бросился в кресло и взглянул на Пегги.
— Что тебя беспокоит? — спросил он.
— Моя совесть.
Лэнг засмеялся.
— Скажи, ты действительно в то утро ходила в церковь?
Он имел в виду утро того дня, когда его вторично вызывали в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Поссорившись с женой, он тогда провел ночь у Пегги.
— Конечно, — подтвердила она, и Лэнг опять засмеялся.
«Забавная ситуация! — подумал он. — Вполне подходящая для романа или для пьесы, если я когда-нибудь вздумаю писать новую пьесу. Человек, нарушивший супружескую верность, проводит ночь с любовницей, много лет не ходившей в церковь. Он просыпается на рассвете, замечает, что она одевается, и говорит, приподнимаясь на кровати:
„Черт возьми, куда это ты?“
„В церковь“, — отвечает она.
„Боже мой! Что это тебе взбрело в голову? Я думал, ты уже давно перестала ходить в церковь“.
„Да, перестала, — говорит девушка. — Но сегодня должна идти“.
„Почему?“— спрашивает он.
„Сегодня церковный праздник непорочного зачатия“, — отвечает она».
— И ты исповедовалась? — спросил Лэнг у Пегги.
— Конечно.
— Что же ты говорила на исповеди? — ухмыльнулся он.
— Это тайна, моя и священника, и я сейчас хочу говорить с тобой совсем не о том.
— О чем же тогда? Не забудь, мне еще надо написать свое радиовыступление.
— Знаю. Но я должна сказать тебе что-то важное. Это касается твоей жены.
— С твоего разрешения, я сам буду заниматься своей женой. — Лэнг встал с кресла и направился к Пегги. — А ты можешь заниматься мной.
— Нет. — Пегги досадливо поморщилась. — Либо мы должны прервать нашу связь, либо мне надо работать дома или где-нибудь в другом месте. Может быть, в учреждении. Она знает о наших отношениях.
— Сомневаюсь. А вообще мне это совершенно безразлично.
Он снова принялся расхаживать по комнате.
— Записывай дальше: «Автор „Автобиографии“ исследовал целый ряд философских систем и концепций, тщательно разработанных людьми для того, чтобы…»
— Послушай, — сказала Пегги. — Мне не хотелось тебя перебивать…
— Ну, так и не перебивай, — огрызнулся Лэнг.
— Нельзя дальше так жить.
«Как и многие другие серьезные американцы, — диктовал Лэнг, подчеркивая каждое слово, — Шиэн заигрывал с марксистской философией. В своей „Автобиографии“ он не только дает блестящее описание этого, но и рассказывает, как ему удалось избежать соблазнов, которыми ложная доктрина пыталась совлечь его с пути поисков правды и благопристойности. Сегодня в своем выступлении…»
— Как раз о правде и благопристойности я и хочу поговорить с тобой, — перебила Пегги. Лэнг остановился и взглянул на нее.
— Что же прикажешь делать? — спросил он сердито. — Развестись с женой и жениться на тебе? Так, что ли?
— Этого я не говорила.
— И не говори.
— Ты ведь не любишь ее.
— А тебе какое дело?
— Спасибо. Но ведь не я привезла тебя из Голливуда, не так ли?
— Ага! Теперь ты начинаешь раскаиваться? Уж не поэтому ли ты побежала исповедоваться?
— Может быть.
— Ну, так знай: я не собирался и не собираюсь жениться на тебе! — закричал Лэнг и внезапно понял все.
Он вспомнил, как напился в ее квартире и, явившись после этого к Эверетту, распустил язык. Припомнилось ему и брошенное Пегги замечание — не принадлежит ли он к числу «этих типов», и ее беспокойство, когда она узнала о визите сотрудников ФБР и о том, что его второй раз вызывают в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Она давно чувствует себя неспокойно (как и он) — вот в чем дело.