Бен взял выходной день в редакции «Дейли уоркер». Работы было немного, и ему захотелось спокойно все обдумать. Прошел месяц с того дня, когда коллега Сэма Табачника позвонил из Вашингтона и сообщил, что палата представителей обвинила Бена в оскорблении конгресса и передала стенограмму его показаний перед комиссией по расследованию антиамериканской деятельности в министерство юстиции. (Ни одна газета не обмолвилась об этом ни словом, но адвокат наткнулся на соответствующее сообщение в «Конгрешнл рекорд», вестнике конгресса США, и переслал его текст Сэму).
Посовещавшись, Бен и Сэм пришли к выводу, что Бен будет обвинен в оскорблении конгресса. Адвокат посоветовал ему готовиться к суду. Бен уведомил о случившемся свою партийную организацию и Организацию ветеранов батальона имени Авраама Линкольна. Было бы неплохо, решил Сэм, если бы Блау припомнил все детали своей биографии. Возможно, он найдет в ней что-нибудь такое, что можно будет с успехом использовать, если дело дойдет до суда; никогда ведь не предугадаешь, каких свидетелей могут раскопать правительственные органы.
Сидя у себя в комнате, Бен изучал стенограмму своих показаний и делал заметки для автобиографии. Это было не только скучно, но и трудно, потому что мысли то и дело уводили его в сторону, и он принимался вспоминать эпизоды, далекие от того, на чем он должен был сейчас сосредоточиться. Может, прав был школьный преподаватель психологии, когда утверждал, что никто не может логично мыслить больше двадцати секунд подряд!
Хорошо хоть, что он не имел судимости. «А все же прескучный я человек, — решил Бен. — Мне тоскливо даже с самим собой!»
Впервые он столкнулся с представителями закона в 1935 году, когда освещал итальянские забастовки рабочих государственного управления промышленно-строительных работ, добивавшихся повышения заработной платы. В тот момент, когда полицейские пытались разогнать рабочих, он находился в конторе одной из строек. Бен заявил, что он репортер, и его немедленно отпустили.
Потом Бен вспомнил собрание партийной организации в начале января, когда обсуждался его вызов в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Он подробно рассказал о своих показаниях перед комиссией, а товарищи ознакомились со стенограммой допроса. Потом собрание обсудило его поведение перед комиссией. Коммунисты отзывались о Бене с большим уважением, но в то же время довольно остро критиковали его. Бена сейчас забавляла и вместе с тем приводила в смущение та страстность, с которой он тогда защищался. Участники собрания пришли к общему мнению, что Бен, не считаясь с предостережениями адвоката, позволил спровоцировать себя. Показывая свое моральное превосходство над беспринципными и политически невежественными членами комиссии, утверждали его товарищи, он попался в специально расставленную для него ловушку.
Особенно резко выступал Биль Квигли, которого Бен никогда не любил.
— Я думаю, что Блау должен отнестись к себе самокритично, — говорил Квигли. (Когда читали стенограмму показаний, он делал у себя какие-то пометки). Во-первых, он должен понимать, что теперь не время разыгрывать комедию и пытаться высмеять комиссию. Это же ребячество! Больше того, это разительный пример той самой «детской болезни левизны», левого сектантства, о которых говорил Ленин.
— Я не согласен, — возразил Бен. — Иной раз, в определенной обстановке, именно тонкая насмешка и легкая ирония могут явиться наилучшим средством. Утверждают, что Сервантес своей сатирой, своим Дон-Кихотом помог человечеству избавиться от иллюзий рыцарства. Дефо…
— Абсурд! — воскликнул Квигли, который был редактором профсоюзной газеты. — Никакая ирония, даже ирония Сервантеса, не помогла бы человечеству избавиться от феодализма и всех его пережитков. Каждый исторический…
— Хорошо, — вмешался Дейв Беннетт: он в тот вечер председательствовал на собрании. — Я надеюсь, все мы понимаем, что хотел сказать Бен. А ты, Биль, говори по существу.
— Во-вторых, — продолжал Квигли, — высокомерие Блау уже само по себе дало комиссии лишние аргументы против него. Я очень ценю умение остроумно парировать удары и готов аплодировать человеку, обладающему такой способностью. Но ведь в данном случае был не диспут и не конкурс салонного острословия. Такие шуточки, как… (Квигли заглянул в свои заметки) как «Мне не нравится ваша комиссия» или «Я отвечу на ваш вопрос, если вы ответите на мой», лишь укрепляют у некоторой части публики превратное представление о нашей партии как о сборище самовлюбленных циников, подвергающих осмеянию все и вся.