— Хорошо. Спасибо, — поблагодарил Блау.
— Но это не снимает с тебя ответственности, — ухмыльнулся Беннетт. — Вот почему я советую тебе не добиваться права на ошибки. Может кончиться тем, что ты возведешь это право в принцип.
Сейчас Бен думал: «Я чувствовал себя гораздо лучше, когда говорил с ветеранами войны. Они тоже предъявили мне кое-какой счет, как члену своей организации. Но с ними мне было легче, потому что они дрались с врагом и сейчас не устояли бы перед искушением снова схватиться с ним, используя в этой неравной борьбе единственное оружие, которое у нас есть в настоящее время, — разум и слово».
Он задумчиво смотрел на диван и размышлял: «Но сейчас нельзя думать о таких вещах… Ты хочешь думать о… нет, ты предпочитаешь позвонить Сью Менкен. Ты не встречался с ней уже два месяца и не против, чтобы она пришла к тебе. Зачем? Что это — физическое влечение или что-нибудь более важное? Кто знает! Отношения с Сью совсем не то, что отношения с Эллен Гросс.
Ты думал, что любишь Эллен и не любишь Сью. Больше того, ты „знал“, что не любишь ее. А теперь ты думаешь, что любишь Сью (может быть, потому, что она ушла от тебя?) и никогда не любил Эллен!»
«Почему бы не позвонить ей? — подумал он. — Что ты теряешь? Завтра праздник, день рождения Линкольна. Хорошо бы встретиться с ней. Нет, — сказал он себе, — ты не станешь звать ее, пока не решишь, что тебе нужно. Ты не будешь играть чувствами других людей, не станешь злоупотреблять доверчивостью женщины».
Неожиданно он подумал: «Почему бы не позвонить самому Лэнгу и не спросить его прямо: „Ты уже наговорил обо мне членам комиссии или только еще собираешься?“ Нет, скорее всего уже наговорил. Что же он мог сказать?»
С тех пор как Бен получил повестку об обязательной явке в комиссию, он регулярно слушал выступления Лэнга по радио и уловил в них нечто новое. Вот, например, последняя воскресная передача со всей ее болтовней о Винсенте Шиэне, сидящем у ног Ганди, потому что ему, видите ли, больше некуда было идти и не к кому обратиться. Это же ясно говорит о том, что Лэнг сам мечется из стороны в сторону в поисках выхода.
И все же Бен не мог поверить, что Лэнг пойдет по пути предательства. Но не верить в это — не значит ли принимать желаемое за действительное, проявлять тот самый сентиментализм, который высмеивала Сью? Ты ничего не должен человеку, если он помог тебе издать книгу и дал взаймы сто долларов. Ты же вернул ему долг. Ты ведь не раскаиваешься, что раскритиковал вместе с другими ветеранами эту паршивую пораженческую пьесу «Лучше умереть»? Кое-кому, быть может, действительно лучше было умереть, чем писать такую мерзость.
Да, ветераны посмотрели пьесу Лэнга и подвергли ее резкой критике. Почему? Да потому, что она не предъявляла к зрителям никаких требований. Потому, что автор, по существу, глумился над самыми печальными страницами героической борьбы за свободу. Потому, что пьеса успокаивала нечистую совесть тех, кто не помог Испании. Потому, что в ней фигурировала соблазнительная бабенка, по которой герой сходил с ума. Она погибла во время воздушного налета на Мадрид, в тот вечер, когда он собирался овладеть ею. («Я не был с ней близок… Ей-богу! Никогда!») Битва за свободу кончилась поражением только потому, что парень не переспал с девушкой. Вот к чему сводилась идея произведения Лэнга.
В дверь постучали.
— Войдите.
Появилась миссис Горнштейн, а следом за ней незнакомый человек. Бен посмотрел на хозяйку и перевел взгляд на посетителя.
— Бен Блау? — спросил тот улыбаясь.
— Да.
Человек вынул из кармана какую-то бумажку и протянул ее Бену.
— Вот ордер. Я должен арестовать вас.
— За что?
— Читайте.
Бен развернул бумажку.
— Что же это вы натворили? — жалобно спросила миссис Горнштейн.
— Тут ничего не говорится, написано только, что вы должны арестовать меня, и приводится ссылка на какой-то закон США.
— На решение комиссии конгресса, — пояснил полицейский, извлекая из заднего кармана наручники.
Увидев их, миссис Горнштейн громко вскрикнула.
— А без них разве нельзя? — спросил Бен.
— Никак нельзя.
Бен повернулся к миссис Горнштейн.
— Вы помните, обо мне одно время писали все газеты?
Женщина, заламывая руки, лишь механически кивала головой, и Бен вдруг заметил, что она очень похожа на его мать, хотя раньше ему никогда это не приходило в голову.