Какой бы смысл ни вкладывать в то или иное выражение, о какой бы армии ни шла речь — о Красной Армии СССР или о Народной армии Польской Народной Республики, все равно для следователя, помощника прокурора, судьи и присяжных заседателей, специально подобранных в интересах «холодной войны», красное останется красным, армия армией, а правда станет ложью.
Биллингс невозмутимо объяснил, что хотя он и предпочел бы видеть Лэнга на суде в качестве добровольного свидетеля, но для вящей убедительности он вызовет его специальной повесткой. Еще до того, как Биллингс сказал все это, Лэнг понял, что добровольно или по вызову, но он скажет на суде все, что ему прикажут.
На минуту он перестал расхаживать по комнате и остановился, чтобы налить себе коньяку. Он не стал разбавлять его содовой, согревать в своих больших руках и, поворачивая стакан, вдыхать аромат — он залпом выпил вино, как в свое время пил виски Клем Иллимен.
Но почему, спросил он себя, ты обязан отвечать только так, как тебе прикажут? Почему бы тебе не подняться в суде и не заявить: «Ваша честь, господин судья, господа присяжные заседатели! Меня вызвал сюда прокурор, чтобы я дал ложное показание. Но я не стану лгать. Я не хочу участвовать в этой постыдной судебной инсценировке, разыгранной для того, чтобы осудить на пять лет тюрьмы невинного человека, подлинного американского героя».
Произнести эти слова значило бы выбрать единственно правильный и честный путь. А почему бы и не сделать этого? Ты стал бы героем. Да, но это означало бы отказаться от радиовыступлений и бешеных гонораров за них, навсегда закрыть своим пьесам дорогу на сцену, а своим книгам — в издательства, лишиться права выступать с лекциями, зачеркнуть все, что достигнуто за последние двадцать пять лет, вернуться к кошмару нищеты, которую ты познал в детстве и несчастной юности!
Но почему ты уверен, что все будет так? Почему ты думаешь, что в глазах прессы и общественного мнения ты не станешь идеалом истинного американца? Возможно. Но кто обеспечит тебя работой? «Дейли уоркер»? «Мейнстрим»? Сколько они будут платить тебе в неделю, в месяц, в год? Кто станет содержать тебя, продажного писаку? Партия, из которой ты дезертировал девять лет назад после телефонного звонка одного человека? «Но какой жест!» — мелькнуло у него, и он снова налил себе коньяку. («Хочу кататься как сыр в масле и слыть святым!»)
Мистер Биллингс, избегая, впрочем, называть вещи своими именами, дал ясно понять Лэнгу, в каком положении он находится. Лэнг был в Испании и встречался, как заявил под присягой, с руководящими деятелями Коммунистической партии Испании и многих других стран. Он общался с польским коммунистом Каролем Сверчевским, известным в Испании под именем генерала Вальтера. Он знал о Третьем Интернационале. Ему было известно, что бойцы интернациональных бригад направлялись в Испанию бороться с фашизмом вовсе не добровольно.
— Но это же ложь! — не выдержал наконец Лэнг. — В Испании в батальонах имени Линкольна, Тельмана, Домбровского; в Гарибальдийской, и во Франко-бельгийской бригадах и в других частях я встречал самых различных людей, и далеко не все они были коммунистами!
— Во всяком случае, большинство из них, — отозвался Биллингс.
— Я познакомился там с твердолобым республиканцем из Вермонта, — уже менее горячо продолжал Лэнг. — Среди добровольцев были и набожные католики. Между прочим, большая часть населения Испании — католики, а подавляющее большинство испанцев боролось против Франко и ненавидит этого типа до сего дня!
— Речь идет сейчас не об испанском народе, — сказал следователь, — а об американском коммунисте, который отправился в Испанию по приказу американской коммунистической партии.
— Блау не был коммунистом, когда уезжал в Испанию.
— Да, но он стал коммунистом, когда вернулся.
— Это не меняет сути дела, — добавил Биллингс. — С 1939 года Блау действует по указаниям Москвы.
— Не приходило ли вам когда-нибудь в голову, мистер Биллингс, — холодно заметил Лэнг, — что многие люди избирают одну и ту же общую цель и единодушно стремятся к ее достижению без всяких приказов свыше? Как иначе вы объясните американскую революцию, не говоря уже о русской? А бесконечные восстания ирландских республиканцев? А игра в футбол? Дисциплина и самодисциплина — различные вещи. Я, например, никому не уступлю в своих симпатиях к Испанской республике, хотя я и не коммунист.
— Вы были им, — тихо произнес Биллингс.
Лэнг сразу понял намек. Да, да! Он солгал им на первом заседании, и теперь они будут без конца тыкать его носом в его собственную ложь!