— Но ведь это же смешно, — возмутился Бен. — Я не лгал, не лжесвидетельствовал. Красная Армия…
— Конечно, ты не лжесвидетельствовал, — перебил Сэм. — Но если только не удастся избежать суда, нам как раз и предстоит убедить присяжных заседателей в том, что ты сказал правду. Я предчувствую, что главный вопрос будет вовсе не в том, что кто-то, выступая с показаниями перед комиссией конгресса, говорил правду или неправду. Нет. Это будет суд над твоими политическими убеждениями, над тобой как членом коммунистической партии и над партией в целом. И можно не сомневаться, что правительственные органы постараются представить ее присяжным заседателям в самом невыгодном свете.
— Ну что же, — улыбнулся Блау, — вытащи меня отсюда поскорее, и мы постараемся как следует подготовиться.
— Вытащим, Бен, вытащим, — заверил Табачник. — Наберись терпения. Ты пробудешь здесь не больше тридцати шести часов. Ветераны действуют.
— Передай им мое спасибо, ладно?
Сэм кивнул головой.
Подходя к своей одиночке, Бен увидел за решеткой соседней камеры молодого человека с белокурыми волосами и большими голубыми глазами. Поймав его равнодушный взгляд, Бен улыбнулся и поздоровался.
Ему пришлось ждать, пока надзиратель открывал дверь камеры. «Какой абсурд. Освобожденный лев должен сам проситься обратно в клетку, приученный к этому не хуже, чем какая-нибудь подопытная собака Павлова».
Войдя в камеру, он присел на минуту на неудобный металлический стульчик возле такого же стола, прикрепленного к стене, и посмотрел сквозь решетку. Перед ним лежал пустынный выбеленный коридор; вдоль противоположной стены тянулись узкие окна с матовыми стеклами.
Сверху раздался стук. Заключенный из камеры, расположенной этажом выше, упорно выстукивал одно и то же: «Выпустите меня отсюда, выпустите меня, выпустите меня, будьте вы прокляты!..» Но вот он умолк. И тогда Бен услышал стук в стену слева.
— Да, — отозвался он.
Это был блондин из соседней камеры.
— За что ты попал сюда, браток? — спросил голос, такой же невыразительный, как и лицо его владельца.
— Лжесвидетельство, как мне сказали, — ответил Бен.
— Что это такое?
Бен пересел на койку, чтобы быть поближе к стене и не привлечь внимания надзирателя.
— Говорят, что я дал ложные показания правительственной комиссии.
— Комиссии?
— Да. Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
Последовала длинная пауза, затем голос сказал:
— Кажется, я читал о тебе. Твоя фамилия Блау?
— Да.
Наступило еще более долгое молчание.
— Ты действительно врал? — донеслось наконец из-за стены.
— Нет. А в чем обвиняют вас?
— Вооруженный грабеж. Обвиняют сразу по трем статьям.
— Как ваша фамилия?
— Левин.
— Вас оговорили?
— Да нет. Попался. Я и раньше занимался этим. Если докажут виновность, пожизненная каторга обеспечена.
— Вас еще не судили?
— Нет. Скажи, ты красный?
— Говорят, что красный.
— А сам-то ты что говоришь?
— Ничего.
— Почему?
— Я любому скажу все, что думаю, если меня спросят по-хорошему. Но если меня заставляют отвечать, угрожая лишением работы или свободы, я ничего не скажу.
— Не понимаю.
— Вы ходите на прогулку? Я мог бы объяснить вам.
— Конечно, — ответил Левин. — Нас выводят во двор на час, если у надзирателей хорошее настроение. А если погода паршивая, мы бродим по коридору.
— Увидимся, — сказал Бен.
Он попытался поговорить с Левиным в первый же вечер, когда заключенные стояли в очереди в столовую, но надзиратель ткнул пальцем в его сторону и сделал свирепую гримасу.
— Эй, ты! — крикнул он. — Помалкивать!
Разговор так и не состоялся, хотя за столом они сидели рядом. Левин даже не посмотрел на него.
На следующий день отмечалась годовщина рождения Линкольна, и по радио все время передавали патриотическую музыку и посвященные этому событию речи разных политиканов. Выступили президент Трумэн и два конгрессмена от республиканской партии; спустя восемьдесят три года после смерти Линкольна они все еще пытались клеветать на него.
Несколько раз в течение дня по радио передавали государственный гимн, и каждый раз Левин говорил:
— Эй, красный, ты встаешь, сукин сын?
Теперь Бену стало ясно, почему человек из соседней камеры не стал разговаривать с ним в прошлый вечер в столовой и в это утро, когда их пригнали в пустой коридор — верхнего этажа, где не было камер, и заставляли бродить взад и вперед целый час.