— Я хочу вступить в коммунистическую партию, — повторил Бен. — Очевидно, я давно был радикалом, только сам не понимал этого… или, точнее говоря, ничего не делал как радикал.
— Тебе надо отдохнуть, — вздохнув, сказал Лео. — С месяц, что ли. — Он почувствовал, что должен что-то сказать младшему брату, как-то ублажить его, как ублажают пьяного или не в меру разволновавшегося человека. — Видишь ли, Бен, наше общество не нравится мне так же, как и тебе. Ведь адвокат со временем тоже узнает кое-что о том, как устроен белый свет.
— Я думаю.
— Вообще-то говоря, — сказал Лео, вынимая сигару и отрезая кончик отцовским позолоченным ножичком, — я тоже надеюсь, что когда-нибудь все станут жить лучше, люди перестанут грызться, как собаки, будут, как говорится, любить друг друга, но…
— …но ты не можешь воевать со всякими там боссами, — закончил Бен его мысль, потому что Лео договорил бы, только закурив сигару. Он молча кивнул головой. — Но ты же можешь.
— Одну войну ты уже проиграл, — ответил Лео, выпуская облако дыма.
— Она еще не кончена.
— Все равно скоро кончится поражением, хотя она и велась за правое дело. Я говорю — за правое дело, хотя и не одобряю того, что ты сделал. Ты считаешь журналистику достойным занятием. Но тебя могут вышвырнуть из газеты. Кто тогда тебя возьмет?
— Но ты же говоришь совсем о другом.
— Бен, сын мой, не будем устраивать политической дискуссии, — сказал Лео отеческим тоном. — Я умоляю тебя отказаться от твоего намерения.
— Почему?
— Я помню 1919 год и «палмеровские налеты». Коммунисты никогда не пользовались популярностью в нашей стране. У них иностранная идеология.
— Но сейчас не девятнадцатый, а конец тридцать восьмого.
— Это ничего не меняет, Бен.
— Идеология не может быть иностранной или отечественной. Идеология интернациональна. То, что вчера было революционным, сегодня стало обычным. Ты можешь видеть это даже по своей адвокатской практике.
— Отец обычно говорил… — начал было Лео, но Бен уже не слушал его. Внешний вид брата, его манера говорить и жестикулировать, высказываемые им взгляды перенесли Бена в 1929 год. Он снова припомнил ту ночь и почувствовал комок в горле. (Отец встретил ловкого человека с юга, тот сказал ему: «Дэн, ты должен занять, выпросить или украсть сколько можешь денег и купить эти акции. Даю тебе слово, к концу недели ты станешь миллионером»).
— Я не забыл, что он говорил, — ответил Бен. Они опять замолчали, и Бен вспомнил, что отец послушался совета и купил акции (в конце концов, ведь этот человек умело спекулировал на бирже, был порядочным евреем и составил себе крупное состояние, хотя и без того имел богатую жену). Вскоре акции повысились, и отец купил еще; у него оказалось четыреста семьдесят тысяч долларов, в бумагах, конечно. Потом семьсот пятьдесят тысяч… А затем произошел крах. 1929 год. Бен снова вспомнил выстрел среди ночи…
«Неудачник!» — написал отец. К глазам Бена подступили слезы. Лео заметил волнение брата.
— Что-нибудь случилось, Бен? — спросил он, наклоняясь к брату.
— Я вспомнил отца.
Лео встал, подошел к нему и сказал:
— У нас был хороший отец, Бен. Ты не должен плохо думать о нем.
— Думать плохо о нем?! — почти прокричал Бен. — Да я обожал его! Но ведь он покончил с собой? — Лео кивнул головой. — А почему он покончил с собой, как ты думаешь? Не мог воевать с боссами! Зачем он захотел стать миллионером? У нас и так всего было достаточно.
— Помню, — ответил Лео.
— Уйдя из дому, — продолжал Бен, — я жил с людьми, у которых не было того, что имели мы. Я плавал с ними на пароходах. Я видел, как они бились, словно рыба об лед, стараясь свести концы с концами. Я боролся вместе с ними. Я был одним из них. Я видел, как их увольняли с работы. Я тоже был безработным. Их нищета казалась мне такой же бессмысленной, как и самоубийство отца. Ты считаешь, что он действительно был неудачником?
— Конечно нет, мой мальчик.
— Но ты тоже не можешь бороться с боссами?
— Как можно воевать во имя того, чего никогда не увидишь?
— Твои дети увидят… и мои тоже, если они у меня будут.
Лео пожал плечами.
— Я старше тебя и уже устал.
— Счастливец! — насмешливо заметил Бен. — Ты то слишком молод, то слишком стар, чтобы действовать.
— Ты видишь только то, что хочешь видеть.
— Черт тебя побери, Лео, да я…
В комнату вошла мать.
— Уже спорите? — недовольно спросила она. Братья подбежали и заключили ее в объятия.