Вместо обоев, на месте квадратика, образовалась чёрная дыра. В неё сразу стал уходить воздух.
Не сильно, как в вакуум, но ветер поднялся. Со стола вспорхнула стайка бумажных салфеток и белыми журавликами устремилась в дыру…
— Да он издевается, — сообщил я неизвестно кому.
А потом медленно и осторожно протянул к дыре руку…
— Сраный Нео, блин, — переживать молча силёнок не хватало. — И он хочет, чтобы я туда впёрся?
Вспомнил, как на ровном месте тряхнуло лимузин. Видать, это и был момент «перехода». А то, что я перед собой вижу — портативный, мать его за ногу, портал.
Интересно: он исчезнет, когда я уйду, или останется — на радость владелице квартиры, разбитной тётке, торгующей на рынке соленьями.
Всё надеялась, что я на неё позарюсь: припрётся в облегающей кофточке, все титьки наружу. А титьки старые, колышутся, как сырое тесто…
И зачем я о ней вспомнил? Вот так всегда: надо думать о главном, а мозгулька отвлекается на какую-то ерунду.
А вдруг она закроется, пока я тут рассусоливаю?
По спине продрало жутким, неземным страхом.
Узрев дыру в обычной стене панельной пятиэтажки, я вдруг проверил во всё, что говорил Лука Брази.
И в звёздную команду, и в то, что золота будет — просто завались, успевай лопатой грести…
Нет, мне-то самому до звезды.
Плавали, знаем: от бабла один гемор. Но Глазастика забрать надо, ей хорошая школа нужна, учителя там… Она же и вправду талантливая, как чёрт знает что. В восемь лет стихи пишет.
Внезапно решившись, я взял, да и сунул ногу в дыру. Тут же подумал, что надо бы собраться: трусы, майка, фуфайка…
Но поздняк метаться: ноздрей коснулся знакомый бананово-ананасный аромат, пахнуло нездешним жаром, а потом я услышал характерный, ни с чем не сравнимый звук…
Кто-то со всей дури засветил бутсой по мячу.
Рубиновый гигант был на месте — в самом зените.
Зато белый карлик спустился почти к самому горизонту, и его бело-золотые лучи окрашивали трибуны стадиона в цвет венозной крови, брызжущей из разбитой сопатки.
Задрав голову к небу, я сделал пару шагов, и только сейчас понял, что забыл костыль.
Обернулся — никаких признаков дыры в воздухе.
Закрылась. Схлопнулась, как сфинктер у ёжика.
А я остался здесь.
В трениках, майке с надписью ЦСКА и домашних тапках без задников.
— Па-а-аберегись!
Мимо просвистел бурый меховой шар размером с арбуз, следом за ним промчалось что-то зелёное, с зубами…
У зелёного был хвост. И чешуя, как у крокодила. Передвигался он на задних лапах, и довольно шустро.
Догнав меховой шар — тот и не думал падать на землю, — зелёный чуть повернулся и врезал по нему хвостом.
Я молча хлопал глазами и сглатывал. Рука сама тянулась почесать в затылке, но я ей запретил: а какой смысл?..
Если я установил, что это не галлюцинация и не трип, а другой мир — надо думать, здесь всё, не как у людей.
Может, вообще одни крокодилы живут.
— Эй, ты!
А вот это было вторым, после двух солнц, удивительным явлением.
Изящно переставляя ноги на шпильках, на меня надвигалась самая, включая мою Светку, офигенная баба из всех, что мне приходилось видеть.
— Заблудился, что ли? — спросила офигенная баба. То бишь, девушка. На вид ей был максимум, четвертак.
— Мне нужен Лука Брази.
Как я нужное имя вспомнил — сам офигел. При том обилии впечатлений, что постигли меня за это утро, начиная с продажи Курицына и заканчивая переходом в иной мир — удивительно, что я ещё себя не забыл.
— Ух ты, — девица прищурилась и выпятила грудь. — А попроще кто не сгодится?
Чтобы не смотреть на её сиськи, я стал смотреть на поле. Там, издавая азартные вопли, пихаясь локтями и подставляя друг другу подножки, носилась толпа… за неимением другого слова, существ.
Давешний ящероид, какие-то гиганты с гривами заплетённых в косички волос, лохматый осьминог — ей богу, не вру. Синий, как медный купорос, и плюшевый… Словно ожила одна из игрушек Глазастика. Ожила, а потом раздулась до размаха щупалец метров эдак в шесть…
Подавив икоту, я вновь уставился на девицыны буфера.
Так оно безопаснее.
— Ну? Чего ты молчишь? — вот ведь пристала, как банный лист.
— Слушай, — как можно вежливее попросил я. — Отвали, а?
И вновь уставился на толпу в дальнем конце поля — они так и притягивали взгляд, не хуже, чем бабские прелести.