А потом в огне рядом появился человек. Он тоже горел, но в первую очередь он своим огромным клыком, который держал в руке, видимо, отобрав до этого у какого-то чудовища, старался убить Шак’чи. Жертвенной обезьяне тогда просто повезло: ей удалось опрокинуть человека и, отобрав клык, воткнуть его в живот несостоявшемуся убийце. Ту схватку Шак’чи плохо помнил: он был безумен, видел лишь урывками, да и то – всего одним глазом. Другой спёкся. Всё тело было объято пламенем, жадно бегущим по шерсти, а боль скручивала мышцы лишь чуть менее сильно, чем заставляла их сокращаться агония.
Шак’чи тогда умер, но умер он не просто так. Он не понял, как именно, но тот двуногий в маске и ожерелье что-то сделал, когда в пламени костра дрались обезьяна и человек. Победивший забирал себе силу проигравшего и рождался вновь. В огне. Таковы были условия. Кто же знал, что метров полутора роста обезьяна, уже обгоревшая и едва живая, сможет убить воина, вступившего с ней в схватку, лишившись спутывающих её верёвок? Шак’чи забрал у человека самое главное: его душу. Он получил разум, пусть и бывший безумным и слабым первые лет сто после своего появления. А ещё он получил огонь. Душа убитого срослась с его собственной. Вместе они родились вновь одним целым. Став духом огненной обезьяны. Шак’чи получил от убитого человека его силу, знания и разум. И ещё кое-что. Имя. Оно осталось без хозяина, когда того поглотил дух сгоревшей заживо обезьяны. Шак’чи не планировал так делать. Первые лет восемьдесят он вообще не мог ничего планировать, но так его называл шаман, с которым полубезумный от всё ещё трансформирующегося разума и произошедшего с ним дух заключил договор.
Потом шаман умер, а Шак’чи смог освободиться. Он вспомнил всё, что с ним случилось, он хотел отомстить, но другой шаман, занявший место учителя, победил и изгнал его. Он бы снова поработил или уничтожил, но Шак’чи смог сбежать, а потому его просто изгнали.
Позже Шак’чи, снедаемый жаждой мести тем, кто когда-то его создал, вернулся назад. Он нашёл место своего рождения, но не нашёл потомков тех людей, кому желал отомстить. Вместо них там жили другие люди. Шак’чи узнал, что прошла большая война и племя, которое он не любил и которому хотел отомстить, было истреблено.
«А я думал, это у меня прошлое интересное…» – ошарашено думаю, открыв для себя столь старые воспоминания. Я словно прочувствовал всё, что чувствовал тогда Шак’чи, бывший безымянной обезьяной. Обезьяна и человек, которые всё ещё не до конца слились. Но откуда третья часть отзвуков? Что является их источником? И почему я не помню злобы или ярости на шамана, с которым Шак’чи вначале заключил договор? Словно бы так и надо? Не сказать, что я прожил вместе с ним десятилетия жизни вновь, скорее, они промелькнули передо мной неясными образами, проясняясь в наиболее важных моментах, откуда и шла рассинхронизация внутри обезьяна. Что же там такого важного?.. Шак’чи тоже не совсем понимал, что такого непонятного в его прошлом, хотя и чувствовал неправильность. Вместе мы с ним погрузились в самое начало ещё раз.
Схватка, в которой он родился. Вокруг были люди, они танцевали, стучали палками друг о друга, но всё это было смазано. Чёткими были только человек и обезьяна, сгорающие заживо. И огонь, конечно. Огонь, да… Два отзвука нашли свои источники в воспоминаниях. Я прекрасно уже ощущал, откуда они взялись. Но что такое этот странный гул, треск, рёв? Откуда он идёт? Может, под хворостом? А что хворост? Там вообще неясно, что горит. Хворост, стволы деревьев, ветки… Всё нечёткое. Только бьющиеся насмерть человек и обезьяна. И сжигающий их огонь. Мы уже давно ощущаем не всплывшие заново воспоминания Шак’чи. Мы смотрим, точнее даже не смотрим, а чувствуем каким-то непонятным ощущением сражающиеся друг с другом образы. Человек. Обезьяна. Посреди моря жаркого пылающего огня, слепящего своими отблесками и искрами… Огня?..
Поняв источник гула, я словно бы вытащил затычки из ушей. Или у меня внезапно вернулась чувствительность кожи. Или нос стал чувствовать запахи… Словно бы вернулось заблокированное сенсорное чувство, сделав мир полнее. Я понял, что гул исходил от огня. Он был полноценным участником процесса. Он был этим «третьим». Той недостающей частью мозаики, которая стала картиной рождения моего спутника.